Место встречи - Левантия - Варвара Шутова

он — сразу действовал. Потому что Родина сказала. Так вот, соснул он как-то одного нашего. А тот мужичок был такой… себе на уме. Молчаливый, ни с кем особо не приятельствовал. И этого нашего Смертного как подменили. Сапоги чистить перестал. Как приказ — так сразу: «Кому это надо — пусть тот и выполняет». Шутки стал шутить такие… Опасные. Чуть СМЕРШ по его душу не приехал. Но тут надо было поднять одного, так что пронесло. Как допросил того покойничка — снова стал правоверным коммунистом.

Васько сплюнул под ноги.

— Так что с Михалом? — спросила Арина, отсмеявшись.

— Дурак твой Михал.

— Это я и так знаю, а по делу-то что?

— По делу там сразу пяток дел. И убийство — самое мелкое и простое.

Арина присела на крылечко и приготовилась слушать.

Рот ее постепенно открывался — да, такой истории, пожалуй, ни в одной книжке не вычитаешь.

Боярские, а скорее всего — Зося Боярская, женщина, по мнению всей Левантии, большого ума, придумали идеальный план. Раздобыв где-то укупорочную машинку, они купили несколько ящиков водочных бутылок и начали производство.

В бутылки наливалась вода из колонки, укупоривалась, а затем бутылка украшалась этикеткой. В этикетках было все дело. На них точно такими же буквами, как на государственной водке, было написано: «Вода. Из колонки. Дураков 40%».

Михал был в этой артели лицом не последним. Он с помощью штампа, тщательно вырезанного из старой покрышки, оттискивал этикетки, он таскал воду, а главное — он сбывал готовую продукцию из-под полы. Благо, места, где собираются страждущие, не имеющие сил прочесть этикетку, знал Михал досконально.

Стоила вода производства Тазика недорого — в два раза дешевле магазинной водки. Так что спрос был велик.

Сначала Михал боялся примелькаться, а потом понял, что главное — выбирать покупателей в таком состоянии, чтобы запомнить и догнать его уже не смогли бы.

Но были те, кому предприятие Боярских стояло поперек горла. Нет, не алкоголики, а торговцы спиртным. Таким же незаконным, но вполне настоящим.

И вот Михала подкараулили трое. Некий Буберман, уважаемый в узких кругах самогонщик, некий Калашников, грузчик спиртзавода, по-тихому приворовывающий ящик-другой в целях продажи, и самый интересный персонаж — некий Иванов. Который с недавнего времени торговал спиртом на разлив.

Эти трое прижали бедного Михала к стенке и начали аргументированно объяснять политику в области цен на спиртное на черном рынке. Михал, поняв, что бить будут сильно, а возможно — до смерти, схватил первое, что попалось под руку. К несчастью Калашникова, это оказалась тяжелая металлическая урна. Михал ударил ею Калашникова по голове и сбежал. Калашников погиб на месте, по отчету Евгения Петровича — от черепно-мозговой травмы, несовместимой с жизнью.

— Да там мозги по стенке веером разлетелись, какая уж тут жизнь, — пояснил Васько,

прихлебывая из фляжки.

Итого, трое оставшихся в живых участников битвы за водку ждали своих сроков.

— Погоди, Васько! — встрепенулась Арина. — Говоришь, спирт у этого Иванова внезапно появился? Он еще здесь?

— Спирт?

— Иванов!

— Да где ему еще быть?!

— Тогда подержи его еще немного, Моне, думаю, есть о чем с ним поболтать. А кстати, что со спиртом?

Васько протянул флягу.

— Не, с тем, который у Иванова. Мне бы для анализа…

— Я тебе занесу.

Арина побежала к себе. Изба-читальня не изменилась, слышался только мерный шелест страниц. Арине нечеловеческим усилием удалось вытащить Моню из книги.

Услышав новости, Моня бросился к камерам. А Арина с чувством выполненного долга взялась за книгу.

— Дурость эти ваши книжки, — вскрикнул вдруг Ангел, бросая книгу в угол.

У Арины Алкей и Сапфо как раз расставались навсегда.

— Осенька, что случилось?

— Да вот любовь там, и все счастливы, и она ему на шею бросается…

— И что не так?

— Не бывает такого. Вон, Наташа моя…

— Вы же, вроде, расстались.

— Ну я решил так просто не сдаваться. Доказать ей, что я ее люблю. Цветы ей таскал, духи покупал, чулки… Ну, она смилостивилась, разрешила мне появляться. Ну как. Если что сделать надо — дрова наколоть, картошки с рынка принести, мебель передвинуть — тут сразу я нужен, давай, старайся, Осенька, голубчик. А как поцеловать в благодарность за труды — так иди, откуда шел. А на днях совсем прогнала. Говорит, я мальчишка и дурак, а у нее серьезные дела.

Арина внимательно рассматривала Шорина:

— Значит, вот так можно было… Дрова рубить, мебель таскать, а потом — пошел вон? И что мне это в голову не пришло?

— Любишь ты меня. Так что терпи.

— Значит, Наташа меня… не любит? — у Ангела в глазах стояли слезы. — Но ведь полюбит? Правда? Если я еще немного постараюсь…

— Боюсь, тут тебе ловить нечего. Поверь опытному человеку — бесполезно это все, — вздохнул Шорин.

Ангел ушел курить. Вернулся с решительным лицом:

— И все-таки я ее добьюсь! — произнес он, сжав зубы.

И ушел с гордо поднятой головой, правда книжку про любовь унес.

Арина снова погрузилась в чтение. Когда автор по уши залез в рассуждения, правда ли, что Алкей бросил Сапфо, или это было расставание по взаимной договоренности, вернулся Моня.

— Раскололся Иванов. Ага, «Маскарад» ему спирт притащил. Более того — он сам их и навел. Говорит, покойный Калашников проболтался, мол, будет крупная поставка. Так это или нет — у покойного уже не выяснишь. Но обещал связать с товарищем, который от «Маскарада» с ним общался. Так что и этих «маскарадов» возьмем. И дамочку ту неуловимую.

— Что-то голос у тебя нерадостный.

— Да вот с «Маскарадом» продвинулся, а с теми желтыми трупами отлетел назад.

— С чего это?

— Ну смотри. Если кладбищенская братия промышляла никакими не наркотиками, а водкой — значит, тут не в наркотиках дело. Вопрос — в чем?

— Какое-то новое Особое воздействие, которого мы с тобой еще не видели, — протянул Давыд.

— Откуда ему взяться? Тебе же в школе объясняли: количество комбинаций ограничено.

— А если так?

Дальше, казалось, друзья перешли на какой-то непонятный язык. По крайней мере, Арина не могла понять ни слова. Но друг друга они понимали прекрасно, кипятились, доказывали что-то друг другу…

— Нет, ну ничего не выходит. Человеческий организм — штука неизменная, — вздохнул Моня.

— Погодите, ребята! А если, допустим, какой-нибудь гениальный хирург что-то изменит в человеке? Отрежет,