Место встречи - Левантия - Варвара Шутова

— Во-первых, он избавил меня от твоих препирательств. А во-вторых, он из рассказов моего отца, а значит — как будто его частичка. Ну…

Шорин сделал неопределенный жест рукой, явно не находя слов.

— Я понимаю, — вздохнула Арина, погладив его по руке.

А через два дня все УГРО провожало Лику в Воронеж.

Ей пришло официальное письмо: новой улице города решено было дать имя единственной дочери Лики.

Арина помнила Олю — та иногда заходила к матери на работу.

Ординар, дочь Воздушной, она с детства мечтала о небе. В семнадцать лет пошла в первый левантийский аэроклуб. Хотя была девочкой неспортивной, даже пухленькой, — окончила его с отличием. Лика говорила, с утра до ночи тренировалась, слишком уж мечтала о небе. «Сама виновата — когда она маленькая была, катала ее на венике, чтоб не плакала», — смеялась Лика.

«Лика тогда смеялась», — удивленно вспомнила Арина.

Уже в девятнадцать Оля гордо носила звание пилота гражданской авиации — и, счастливая, рассказывала, как с кукурузника посыпала удобрениями колхозные поля.

А в сорок первом Олю зачислили в авиационный полк. Позывной она выбрала себе «Сурок» — в честь игрушки-талисмана, которую всегда брала с собой.

Дальше все знают из газет: про ночные вылеты, про орден Красного Знамени, врученный Оле еще в 1942-м. Про то, как в 1944-м над Польшей вражеский истребитель сбил Олин бомбардировщик, и как ни у нее, ни у ее штурмана не оказалось парашютов — место для них заняли дополнительные бомбы.

И сшитый Ликой тряпичный сурок размером с палец не помог, не спас…

А вот теперь — улица Ольги Поволоцкой. Лика смотрела на всех так, будто еще раз потеряла дочь. Арина не могла представить, каково это — пережить своего ребенка. И грустно думала, что такое предстоит Белке. А может быть, и ей самой. «Шорины до сорока не доживают».

Она обняла Лику на прощание.

— Ты что, я же вернусь скоро, — скороговоркой буркнула Лика, — еще до пятого трупа…

Арина, как всегда, не стала уточнять, что она имеет в виду.

Все не так

— Поехали в музей? — Давыд подал Арине руку калачиком.

— Как мило! Обычно, сначала ходят по театрам и музеям, потом — женятся, потом детей заводят, а у нас как-то все в обратном порядке, — улыбнулась Арина, но руку приняла.

— Ладно тебе. Там «Маскарад» похозяйничал…

— Ну вот. Никакой романтики.

— Только работа, работа и еще раз работа, будь она трижды счастлива.

В катафалке атмосфера стояла похоронная. Моня был печален и задумчив, Ангел отвернулся к окну.

Арина с Давыдом не стали мешать коллегам хандрить. Шорин уснул, привалившись в уголке, а Арина отодвинула фиолетовую шторку и рассматривала улицы, по которым проезжал катафалк.

За последний год город здорово изменился. Часть плешей на месте разрушенных домов застроили, часть — просто прибрали, превратив в аккуратные то ли скверики, то ли палисадники, и их уже освоили дамы с младенцами и собачками. Катафалк затормозил, пропуская колонну детишек.

Арина заметила на скамеечке чуть поодаль Кодана. Он сидел и задумчиво кормил птиц, не замечая окружающих. Сердце у Арины дрогнуло — он выглядел очень одиноким и потерянным.

Катафалк тронулся, и Арина почти сразу забыла про Кодана.

Как ни странно, катафалк привез их не в картинную галерею, где выставлялись работы не только местных самородков, но и известных мастеров (а гордостью коллекции был автограф Репина на салфетке местного ресторана). И не в Музей революции, бывший Исторический, где демонстрировались, в том числе, «предметы обихода эксплуататорских классов», например собольи шубы и брошки с жемчугом.

Они остановились возле любимого музея Арины — Музея человека.

До революции это было частное собрание одного чудаковатого профессора, который побывал однажды в Кунсткамере и загорелся идеей сделать в Левантии нечто похожее. Он скупал экспонаты в России и за рубежом, а некоторые создавал сам, украшая препараты кружевами, цветами и насекомыми в духе доктора Рюйша.

Мечтая познакомить каждого — грамотного ли, нет ли — жителя Левантии с чудом человеческого тела, он создал множество экспонатов, с которыми можно было как-то взаимодействовать. Весы, которые показывали, сколько таких, как ты, надо, чтобы собрать одного слона, — и сколько надо мышей, чтобы собрать одного тебя. «Стеклянного человека», в которого можно было грушей закачать подкрашенную воду — и смотреть, как кровь течет по кругам Гарвея. Картины, изображающие, сколько продуктов съедает человек за свою жизнь: хлебные поля, стада коров, озера воды.

Арина в детстве обожала этот музей. К тому же, родители любили рассказывать, что

познакомились возле заспиртованного эмбриона с двумя головами. На каждую головку создатель музея заботливо надел по кружевному чепчику. Так что когда Арина слышала про «Купидона — маленького божка, соединяющего влюбленных», она представляла именно этого уродца в банке.

Моня остановился у дверей музея выкурить папироску.

— Опять, небось, жулики нашими руками недостачу покрывают. Ну что, что может быть нужно «Маскараду» в этом музее?

— Там касса есть, с деньгами… — махнул рукой Ангел. — За вход рупь дерут, набегает.

— Мелковато для «Маскарадов», — вздохнул Моня, — даже для новых.

— У них там спирта много. Куча препаратов, каждый — в спирту выше головы. Спирт от этих препаратов красится, так что его время от времени меняют, — подсказала Арина.

— Еще он испаряется, а бывает, что проливается. Я год пороги обивал, чтобы мне выделили спирта, — и вот, наконец, добился. А толку? Только получили — тут же и украли, — раздался тихий высокий голос.

Говоривший был на голову ниже Арины и Мони, а Шорина — так на две. Худенький, узкоплечий, он напоминал бы ребенка, если бы не седые волосы и глубокие морщины.

— Соломон Исидорович Эрлих, директор музея, — представился он, — а вы, полагаю, уголовный розыск? Давайте я вас напою чаем, а потом приступите к делу.

— Некогда нам чаи гонять, — пробурчал Ангел.

Арина строго на него посмотрела. Все-таки над манерами этого бывшего жулика предстояло еще работать и работать.

— Простите моего коллегу, Соломон Исидорович, молод, горяч, рвется в бой. Но в чем-то он прав: чем меньше людей пройдет по месту преступления — тем лучше будут следы, — куртуазно улыбнулся Моня.

— Так музей закрыт до понедельника. Спирт — дело небыстрое. Старый слить, новый залить, экспонаты, если надо, очистить от плесени и прочего… Вот