Территория книгоедства - Александр Етоев

Во-вторых, язык. Язык Тургенева – это язык образованного русского общества, то есть язык общелитературный, избегающий всяческих отклонений от нормы, шероховатостей, новшеств. У него никто не «ложит», только «кладет». Этим он тоже льстил читателям, считающим себя образцовыми носителями правильной и культурной речи.

Третье – изящество описываемых манер. То, к чему стремился и чего добивался от окружающих образованный класс того времени. То есть все должно быть в рамках приличий. Никто не пукает за столом, не отдыхает лицом в салате, не сморкается и не справляет нужду ни малую, ни большую.

И четвертое, главное. Это герой, которого Тургенев вывел на подмостки романа. Читатель видел в нем себя самого, герой романа был равен герою жизни, то есть ему, читателю. И опять писатель шел нога в ногу с публикой. Публике был нужен идеальный герой, мыслящий точно так же, как мыслила она, публика. И публика получила таких героев. Рудин, Базаров, прочие – это они, читатели, люди образованные, передовые, любящие себя такими.

Вот секреты тургеневского успеха. И вообще – любого успеха. А что «великий» Тургенев писатель или не очень, в сущности какая нам разница. Сказал же умный Розанов в свое время: «Нужна вовсе не „великая литература“, а великая, прекрасная и полезная жизнь».

Тютчев Ф

1. Кто бы в наше время знал что-нибудь о математике и философе древности Пифагоре, если бы не ходячее выражение «Пифагоровы штаны». О микробиологе Кохе мы знаем исключительно благодаря «палочке Коха». О Вассермане – по «реакции Вассермана». О Пржевальском – спасибо лошади, названной в его честь. Мне однажды приснился сон, что за какие-то непонятные заслуги я удостоин высшей литературной премии – «лопаты Каралиса». Что это такое – лопата Каралиса – хоть убейте, не знаю. Есть пирожное «Наполеон», и, возможно, только благодаря ему имя великого полководца до сих пор на слуху у обывателей. Тютчеву в этом смысле не повезло. Нет ни «тютчевской колбасы», ни водки под названием «Тютчев». А ведь именно по таким параметрам, как присоединение имени человека к какому-нибудь предмету или явлению, судят о популярности той или иной личности.

Итак, Тютчев.

«Пророк в своем отечестве», как назвал Тютчева в книге с одноименным названием литературовед В. Кожинов. На самом деле до 50-х годов XIX века имя Тютчева отечественному читателю практически ничего не говорило. Русские, как известно, не любопытная нация, что же касается русской литературы, то многие во времена Тютчева (и пушкинские, конечно! Ведь основные тютчевские шедевры созданы при жизни первого поэта России) даже не знали, существует ли таковая вообще. Тютчева «открыли» Некрасов с Тургеневым. Через полвека после того, как в пушкинском «Современнике» были напечатаны лучшие стихотворения поэта. «Silentium», «Еще в полях белеет снег», «Люблю грозу в начале мая» – все эти хрестоматийные ныне вещи тогда прошли незамеченными.

И свалившаяся на поэта слава (когда Тютчеву было уже с лишком за пятьдесят) была скорее политическим актом – литературе нужен был новый Пушкин, а популярный в те времена Бенедиктов на Пушкина не тянул явно, вот Некрасов и Тургенев и вытащили из небытия Тютчева, осенив его всеми возможными для поэта лаврами.

Затем, к концу века, про Тютчева снова стали потихонечку забывать, пока символисты не сделали его знаменем новой русской поэзии и не объявили своим предтечей.

Все эти колебания маятника к самой поэзии отношения не имеют. Тютчев во все времена оставался и остается Тютчевым. Как поэзия остается поэзией, независимо от прихотей моды.

2.

Дайте Тютчеву стрекозу —Догадайтесь, почему… —

с такой стихотворной загадки начинает Осип Мандельштам одно из своих известных стихотворений.

На самом деле загадка решается просто. Достаточно не быть двоечником, который в поэзии, кроме «Маленький мальчик гранату нашел», ничего другого не знает, открыть на соответствующей странице книжку стихотворений Тютчева и прочитать такие его замечательные летние строчки:

В душном воздуха молчаньи,Как предчувствие грозы,Жарче роз благоуханье,Звонче голос стрекозы…

Федор Иванович Тютчев после Пушкина и Лермонтова входит в малую тройку поэтов, без которых непредставима ни русская поэзия вообще, ни, пожалуй, сама Россия. Он, Некрасов и Анненский – вот те отечественные киты, на которых держится вся послепушкинская поэтическая традиция, включая настоящее время.

О Тютчеве-поэте сказано много. О Тютчеве-человеке тоже известно достаточно хорошо. Один из лучших и острейших умов своего времени, автор летучих фраз, и поныне не утративших свою актуальность. Вот несколько примеров тютчевских афоризмов.

О русской истории: «История России до Петра – одна сплошная панихида, а после Петра – сплошное уголовное дело».

О русских цензорах: «Все они более или менее мерзавцы, и, глядя на них, просто тошно, но беда наша та, что тошнота наша никогда не доходит до рвоты».

И т. д.

Кстати, понятие «оттепель» применительно к политической атмосфере России ввел впервые не Илья Эренбург. За столетие до него употребил это слово Тютчев, привязав его ко времени, наступившему сразу после смерти императора Николая I.

Но гениальнее всего талант Тютчева проявился, несомненно, в стихах. В них гармонически соединилось то, что современные Тютчеву стихотворцы всячески пытались разъединить, а именно – романтизм и архаика.

После смерти Тютчева (1873) в русской поэзии наступил упадок, и лишь в первые десятилетия XX века, начиная с Анненского, которым, собственно, и открывается так называемый поэтический Серебряный век, последовало ее бурное возрождение.

3. Умные все же люди служили в советской системе учета кадров, придумывали всяческие анкеты, в которых работник при трудоустройстве обязан был дать внушительный список родственников по прадедов и прабабок включительно, их социальное положение, классовую принадлежность и прочую необходимую информацию, по которой определялось главное качество человека: свой он или чужой. Было бы так при царизме – многие уважаемые тогда и ныне фигуры предстали бы перед публикой в таком неприглядном виде, что, выражаясь языком некоторых героев Зощенко, «хушь плачь».

Вот возьмем для примера такую известную в русской литературе фигуру, как Федор Тютчев, поэт. Знаете, кто был его дед? Не знаете, так сейчас узнаете. Был он незаконным сожителем знаменитого чудовища в юбке, Дарьи Николаевны Салтыковой, более известной под прозвищем Салтычиха. Да-да, та самая Салтычиха, которая раскаленными щипцами выжигала своим крепостным уши и при помощи таких вот садистских методов свела в могилу общим счетом более ста человек дворовых людей. Следственное дело о Салтычихе говорит, что она «жила беззаконно с капитаном Николаем Андреевичем Тютчевым», который и приходится Федору Ивановичу Тютчеву родным дедом. Правда, капитан Тютчев скоро бросил свою возлюбленную и ушел к другой, к Пелагее Денисовне Панютиной. Салтыкова в отместку дает поручение своему конюху поджечь дом очередной дамы сердца неверного капитана, «чтобы оной капитан Тютчев и с тою невестой в том доме сгорели». Конюх отправился на задание, но в последний момент не выдержал и не совершил злодеяния. За что был подвергнут хозяйкой жестоким пыткам. Далее беспокойная Салтычиха подсылает к Тютчеву и его невесте убийц. На Брянской дороге карету, в которой едут молодые любовники, ждет засада, но им чудом удается спастись.

В родословной поэта, составленной Иваном Аксаковым, очень много и подробно пишется о далеких флорентийских корнях древнего рода Тютчевых, о ближайших же предках говорится кратко, хотя и метко: «Брянские помещики Тютчевы славились лишь разгулом и произволом, доходившими до неистовства».

Писатель Марк Алданов, из очерка которого я и почерпнул эти малоизвестные факты, с присущим ему ехидством замечает: «Свою знаменитую остроту о том, что история России до Петра – панихида, а после Петра – уголовщина, великий поэт, быть может, выводил отчасти из своих семейных преданий».

Уу

Ужас

В. Шубинскому

Для кого ужас, когда комета очумит Землю.

Для кого – когда за полминуты до закрытия магазина выскальзывает из рук и бьется о поребрик бутылка, купленная на последние деньги.

Ужасна смерть близкого человека.

Ужасно, когда просыпаешься в чужом городе на чужой планете в чужой постели с чужим тебе человеком.

Ужасно слышать, как трещит под ногами лед, когда ты почти уже одолел заснеженное поле Невы, идя от Академии художеств к спуску возле Адмиралтейства.