Балаустион - Сергей Конарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Анталкид украдкой вздохнул, подумав, что эфоры прежней Спарты наверняка наложили бы на магистратов, заведующих этими апартаментами, штраф за роскошь. Эфор обожал красивые вещи и при случае покупал их, а с еще большим удовольствием принимал в подарок. Однако истинное наслаждение приносит не столько обладание красотой, сколько восхищение и зависть людей, любующихся принадлежащими тебе вещами. Тут стремления эфора входили в расхождение с традиционной лакедемонской моралью. В Спарте искони было не принято выставлять напоказ свое богатство, роскошь дома и дороговизну заморской одежды. В Греции, где ионийская роскошь заполонила как общественные постройки, так и дома верхних слоев общества, Спарта оставалась последним уголком, где люди царской крови и высшие магистраты могли жить в небольших особняках из бревен и необожженного кирпича и не иметь в доме золотой посуды.
Невозможно передать, как это угнетало эфора Анталкида. Он готов был отдать половину оставшихся ему лет жизни, чтобы вторую половину провести в условиях, подобающих его высокому положению и склонностям. Уничтожение отчужденного положения Спарты, внедрение в родном городе общеэллинских норм жизни стало для Анталкида главной мечтой и целью существования. А близкая дружба с владыками мира, римлянами, должна была обеспечить ему первенствующее положение среди городских должностных лиц. Долгие годы эфор терпеливо, словно паук, сплетал прочные нити дружеских отношений с влиятельными деятелями Рима и Македонии, окружал себя верными людьми, «топил» особо ретивых поборников старинных устоев. И вот теперь наступает момент решительных действий. Спарта готова к обновлению, ее необходимо только немножечко подтолкнуть. И для того, чтобы помочь лакедемонянам сделать этот необходимый шаг, в город и прибыл славный консуляр Фульвий.
Да, консул! Анталкид встрепенулся, вдруг осознав, что замечтался, очарованный блестящей обстановкой прихожей римских апартаментов. Старший преторианцев… кажется его имя Валерий… пропустил эфора сюда, сказав, что консул и македонянин ожидают его для дружеской беседы, а он, глупец, теряет время, заставляя Больших Людей ждать!
Хлопнув себя с досады по лбу, Анталкид со всей стремительностью, на какую были способны его короткие ноги, бросился к двери, ведущей вглубь помещений, и, нацепив на лицо самую благостную улыбку из своего арсенала, ступил в приемную.
Консуляр и македонский вельможа, несмотря на то, что пришли с пира, снова возлежали за столиком, уставленным блюдами с закусками и фруктами. Молоденькая девушка-невольница в ослепительно белом хитоне с кувшином наготове стояла на заднем плане, чутко ожидая малейшего сигнала со стороны пирующих.
— О-о, славный эфор Анталкид! — окликнул вошедшего эфора македонянин. — Прошу тебя, присоединяйся к нам быстрее. Ночь коротка, а нам предстоит обсудить столько вопросов….
Анталкид прошел к ожидавшему его пустому ложу и с удовольствием опустил свое тяжелое тело на мягкие подушки.
— Я — ваш, любезные господа, — объявил он. — И испытываю большое удовольствие по поводу того, что не чувствую на себе пристального взгляда нашего молодого царя и моих дорогих коллег-эфоров.
Лисистрат мягко улыбнулся.
— Судя по всему, не настолько уж дорогих? — ласково спросил он.
— Ну что ты, что ты, — замахал руками спартанец. — Я люблю их, как братьев.
— Вина господину эфору, — проговорил Фульвий Нобилиор. Девушка с кувшином, гибко перегнувшись через стол, ловко наполнила кубок. При наклоне горловой вырез ее хитона существенно провис, позволив липкому взгляду эфора оценить форму небольших крепких грудей с торчащими розовыми сосками, не имевшими ничего общего с мягкими морщинистыми полушариями его супруги. Эфор почувствовал спазм тоски — вот уже несколько лет он мог лишь любоваться женскими прелестями, и не более. Девица выпрямилась, заметила взгляд Анталкида, порозовела щечками, в притворной скромности потупила глазки. С тихой печалью эфор подумал, что такая вкусняшка, возможно, смогла бы пробудить его мужское естество, если б только хорошо постаралась.
— Предлагаю выпить за дружбу, — медленно произнес консуляр, веско роняя в воздух каждое слово. — Я имею в виду как нас, находящихся за этим столом, так и наши государства. Пусть эта дружба крепнет и приносит нам всем удовольствие и пользу.
— Так и будет, — с воодушевлением подхватил Анталкид, — ведь она освящена счастливым гением римского народа!
Вино оказалось италийским, многолетним фалернским, любимым напитком эфора. Вкуснее него мог быть только нектар, вкушаемый бессмертными.
— Божественно! — не смог скрыть своих чувств спартанец, когда последние капли искристого напитка растаяли у него на языке.
Концы массивных губ Фульвия тронула довольная улыбка.
— Урожай года консулов Агенобарба и Лонгина.
— Шестьсот пятьдесят восьмой от основания Рима! — воскликнул пораженный Анталкид. — Сорокалетняя выдержка!
— Я вспомнил, как тебе понравилось это вино в нашу прошлую встречу, уважаемый эфор, и захватил пару больших квадранталовых амфор в подарок. Рабы доставят их в твой дом уже этой ночью. В качестве скромной praemia virtutis,[1] — римлянин сделал неопределенный жест рукой.
— О, великие боги! — восторг эфора был истинным. — Как мне тебя благодарить, дорогой Марк Фульвий?
— Пустое, — римлянин покачал головой. — Мне доставит удовольствие, если ты, однажды вечером наливая это вино в кубок, помянешь добрым словом Рим и твоего друга сенатора Фульвия Нобилиора.
— Непременно, непременно, господин консул! Хотя, видят боги, я с большим удовольствием вообще не расставался бы с тобой….
— Это в твоих силах, — изменившийся тон консуляра означал, что начинается деловой разговор. — Сенат готов назначить меня постоянным представителем Республики при Ахейском союзе, и в этом случае мы с тобой, любезный эфор, будем встречаться… достаточно регулярно. Если, конечно, нам удастся уговорить Спарту стать членом союза. А я думаю, нам это удастся….
— Я хотел бы разделить твою уверенность, милый господин Фульвий, — осторожно произнес Анталкид. В животе у него забурчало, видимо, фалернское вступило во взаимодействие с выпитым ранее хиосским.
— Еще вина, — приказал консул рабыне. На этот раз Анталкид не стал отвлекаться на созерцание ее прелестей — так важна была поднятая тема. — Ты провел работу, о которой мы договаривались?
— Конечно. Я подготовил законопроект, который внесу сразу после того, как ты, господин консул, в своем выступлении перед переговорщиками предложишь Спарте вступить в Ахейский союз. В этой части нет никаких изменений?
— Все остается по-прежнему, — римлянин прожевал закинутую в рот щепоть сложного салата. — Думаю, для этой идеи будет полезно, если ее озвучу именно я, представитель незаинтересованной стороны.
«Ох уж это милое лукавство! Это Рим-то незаинтересованная сторона? Та-та-та…» — усмехнулся про себя Анталкид.
— Бесспорно, — мотнул стриженой головой македонянин. — Придумано блестяще. Если предложение будет исходить из твоих уст, господин сенатор, спартанцы, какими бы твердолобыми они ни были, не посмеют от него просто так отмахнуться. Ах, прошу прощения, господин эфор.
— Ничего, — Анталкид смотрел только на римлянина. — Как мы и договаривались, я переговорил со всеми двадцатью восьмью геронтами, от которых будет зависеть решение этого вопроса. Разумеется, данная тема затрагивалась деликатно, как бы вскользь — я помню, что твое предложение должно стать неожиданностью, чтобы недоброжелатели не могли приготовить оборону. К сожалению, результаты не очень утешительные….
— Вот как? — лицо римлянина ожесточилось. — Продолжай.
— Из двадцати восьми человек только десять готовы явно поддержать подобное предложение, и примерно столько же настроены негативно. Остальные не готовы дать определенного ответа или колеблются. Думаю, их решение будет продиктовано условиями момента.
Анталкид хотел было добавить шутку о козах, бегущих за вожаком, но передумал, поглядев на серьезное лицо сенатора. Тот заговорил не сразу, и сказанное эфору очень не понравилось.
— Господин Анталкид, я бы хотел, чтобы ты мне составил список этих нелояльных нам геронтов, — медленно проговорил Фульвий. — И, отдельно, ad hoc,[2] тех, кто колеблется. Ты меня слышишь? Слишком много поставлено на карту, клянусь Марсом, чтобы мы позволили им роскошь колебаться.
— Понятно, господин сенатор. Я предоставлю тебе эти сведения в ближайшие дни.
На несколько минут наступило молчание. Римлянин сидел, казалось, погрузившись в раздумья, его сотрапезники не смели их нарушить. Наконец, консуляр разжал массивные челюсти.