Балаустион - Сергей Конарев

Выпад! Вольт! От неожиданной контратаки она ускользнула с большим трудом, почти упав на согнутую правую ногу, резко повернулась через спину и не успела на сотую долю мгновения.

— Ха!

Твердый деревянный меч врезался чуть повыше колена с такой силой, что нога почти отнялась. Резкая боль на мгновенье парализовала девушку, вышибла слезы из глаз. «Странно, — удивилась она. — Я ведь никогда не плачу. Даже матушка удивляется…» Сквозь муть, залившую глаза, она увидела следующий удар, выставила меч для защиты. Но удар был такой силы, что прочный, почти окаменевший деревянный клинок содрогнулся и, переломившись, ударил девушку в лицо. Земля ушла из-под ног. Миг — или столетие? — она висела в пространстве, потом утоптанная в камень площадка пребольно саданула по копчику и затылку. Из разорванной скулы по щеке поползло липкое тепло.

— Иди играй в куклы, девчонка. И не лезь в мужские дела, — проговорил Леотихид, опуская меч. В его искристых глазах, обращенных на нее, промелькнуло нечто, похожее на сожаление. Арсиона не смогла бы точно сказать, хотя смотрела, не отрываясь.

Он стоял над ней, и закатное солнце светило сзади, превратив его рыжую шевелюру в сгусток оранжевого пламени. «Какой он высокий, — подумала она. — И… красивый». И потеряла сознание.

— Господин Анаксандрид, — говорил меж тем Леотихид, кривя губы. Он слышал возмущенные выкрики из толпы, но ему было все равно. — Я не хотел бы заработать славу победителя девиц и желаю, чтобы мой вызов принял кто-нибудь из мужей. Позволь одному из желающих принять мой вызов.

Геронт посмотрел на царя, тот снова коротко кивнул. По знаку распорядителя Антикрат ступил в круг….

— Эта… Арсиона полюбила за то, что он ее изуродовал? — поразился Эвполид, еще недавно утверждавший, что шрам ее совсем не портит.

— Кто их поймет, этих женщин? — пожал плечами Леонтиск. — Факт, что эти пять лет она без ума от него, и не мыслит ни о ком другом. Леотихид позволяет ей это, равно как согревать его постель, однако жениться на ней не собирается.

— Быть может, она полюбит каждого, кто сможет победить ее, а? — хитро улыбнулся сын Терамена.

— Тебе, поверь, это не грозит, — усмехнулся Леонтиск. — Многие пытались повторить этот фокус, но весьма пожалели. Попытки прекратились, когда в прошлом году она бросила вызов лохагу, обозвавшему ее шлюхой, и изрубила его своей спатой в салат. Теперь даже отец не решается упрекнуть ее за то, что она совершенно открыто отдала себя, как падшая женщина, ублюдку Леотихиду.

— В Афинах это не такая уж редкость, — пожал плечами Эвполид. — Девицы даже из приличных семейств покидают дом и сожительствуют с мужчинами без всякого брака.

— Я тебе уже говорил, что Спарта — полис более патриархальный, и здесь такие нравы еще в диковину. По крайней мере, среди граждан, про периэков врать не буду. К слову, напомню — милые сестры-периэчки нас заждались. Так что прибывим ходу, что мы с тобой раскудахтались, как две старые сплетницы?

Коронида и Софилла действительно уже ожидали их у древнего храма Геры Аргиены, стоявшем в старой священной роще на холме Лимнеон. Друзья присоединились к девушкам и все вместе, весело и непринужденно разговаривая, они направились к затерявшейся в зарослях старой беседке — идеальному месту для любовного уединения. Девушки и Леонтиск хорошо знали этот укромный уголок, а Эвполиду это только предстояло.

Над головами четверки снисходительно шелестели листья древней рощи.

Трапезный зал Персики, спартанского гостевого дворца, был ярко освещен. Масляные светильники были повсюду: прикреплены к стенам, подвешены над столом, расставлены на высоких бронзовых треногах между пиршественными ложами. Неудивительно, что приторный дух горящего масла перебивал и ароматы воскуренных благовоний, и резкие запахи приправ и специй.

Пир уже миновал стадию приличной официальности. Непрерывно подносимые невольниками сосуды с вином сделали свое дело: развязали языки и упростили общение. Возлежавшие за столами две с половиной сотни человек, гости и хозяева вперемешку, превратились в веселый, местами остроумный и излишне многоголосый коллектив, объединенный совместным застольем.

Именно объединение было темой последнего тоста. Эвдамид даже не уловил имя произнесшего его члена делегации. Тепло улыбнувшись говорившему, подняв чашу и слегка поклонившись в сторону сидевшего на почетном месте римлянина, молодой царь поднес к губам кубок с искристым хиосским. Душистый напиток наполнил рот приятным бархатным вкусом. Царь с удовольствием бы выпил кубок до дна, но пришлось ограничиться тремя глотками, — он хотел сохранить чистую голову перед беседой с эфором Фебидом. Уже почти сутки мысли старшего из сыновей Агиса крутились вокруг предстоящего разговора. Как воспримет эфор, человек в два с половиной раза старший, предложение молодого царя? Захочет ли разговаривать откровенно, не сочтет ли предмет разговора ловушкой? Эвдамид поневоле бросил взгляд на объект своих размышлений. Эфор Фебид с выражением холодной любезности на лице вел разговор с верховным стратегом ахейцев Эфиальтом. В отличие от подавляющего большинства присутствующих, пировавших в полулежачем положении, обычном для аристократов Греции, Рима и всего эллинистического мира, Фебид по спартанскому обычаю принимал пищу сидя. Кроме эфора, всего трое или четверо из лакедемонских военачальников сохранили верность традиции, прочие спартанцы последовали примеру гостей, в том числе сам Эвдамид, его брат и остальные четверо эфоров. Кубок Фебида был почти полон, и царь не заметил, чтобы виночерпий хоть раз подлил ему еще. И манера разговора эфора, и его жесты были сдержанно-холодными, из чего следовало, что попытки стратега ахейцев расположить к себе сурового лакедемонского старейшину навряд ли увенчались крупным успехом.

Разительный контраст являло собой поведение эфора Анталкида. Жизнерадостный толстяк, возлежавший по левую руку от консула Нобилиора, беспрестанно смеялся, сыпал шутками и здравицами в честь гостей, то и дело подносил к красным губам чашу с вином. Эфоры Архелай и Гиперид, сидевшие друг против друга, вели себя несколько скромнее: Медведь налегал на угощение, Змей отдавал предпочтение вину. Полемократ, верховный жрец, нашел себе собеседника в лице личного прорицателя Нобилиора, и весь вечер оживленно обсуждал с ним приемы птицегадания и тонкости различных обрядов и жертвоприношений.

Стратег Леотихид проследил взгляд старшего брата и подмигнул лукавым зеленым глазом.

— Ты слышишь, государь, они говорят о священных курах! А, по-моему, курица священна, только когда находится в моем желудке! — в подтверждение этих слов элименарх поднес ко рту обжаренную птичью ногу, оторвал зубами длинную полосу мягкого розового мяса и принялся смачно жевать.

— У каждого народа свои представления о священных животных, — глянув на римлянина, осторожно сказал эфор Анталкид. — В Египте, например, почитают кошек и крокодилов.

— И белого быка Аписа, — дрогнули в улыбке тонкие губы Гиперида.

— В Спарте самым уважаемым животным считается лев, — Леотихид хвастливо поднял руку, демонстрируя рукав хитона, расшитый золотыми изображениями царя зверей. — Именно поэтому я избрал этого хищника своим символом.

— Хм, а я полагал, это потому что твое имя начинается на Лео, — поддел брата Эвдамид. Тот открыл рот, собираясь что-то ответить, но тут в разговор вступил римлянин. Его греческий был почти безупречен.

— Мы уважаем чужие верования и традиции, — заявил он, медленно, словно с трудом двигая массивной нижней челюстью, — но к птицам в Риме отношение особое. Жрецы-авгуры следят за поведением священных кур, гаруспики наблюдают за полетом орлов, а гуси однажды спасли Капитолий от нападения галлов.

— За птиц! — немедленно воскликнул Анталкид, поднимая чашу с вином. — За этих прекрасных существ, греющих свои крылья под живительными лучами солнца, проводящих жизнь в голубых глубинах аэра, в высоте, недоступной для других созданий, населяющих Ойкумену!

— За птиц! За птиц! — раздались голоса, постепенно удаляясь к противоположному концу стола. Большинство из сидевших там, занятые собственными разговорами, не слышали тоста толстого эфора, иные даже недоуменно переспрашивали: «За птиц?» «За птиц, за птиц!» — авторитетно отвечали им другие, кому посчастливилось сидеть ближе к верхней части огромного стола, занятой верхушкой лакедемонской знати и первыми лицами из числа гостей. Зазвенели, дружно сталкиваясь, кубки и чаши, вино с журчанием устремилось в глотки, виночерпии проворно побежали за новыми амфорами.

— Однако, я слышал, превыше птиц на берегах Тибра почитают волчицу, не так ли, достойный Фульвий? — обратился Эвдамид к Фульвию Нобилиору. Тот внушительно кивнул, икнул, помедлил, позволив мальчишке-прислужнику промокнуть его мокрые губы полотняной салфеткой, затем ответил: