Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

«Белой книги» МИД № 4, включавшей факсимиле оригиналов{60}. Если бы в руки к немцам попал личный дневник Кадогана, заместителя лорда Галифакса, то ни у кого вообще не было бы никаких вопросов или сомнений…

«Мы получили совершенно достоверные сообщения, — телеграфировал Риббентроп для передачи Молотову, — о неизбежности нанесения удара англо-французских вооруженных сил по побережью Дании и Норвегии и должны были поэтому действовать незамедлительно. […] Имперское правительство придерживается мнения, что мы действуем также и в интересах Советского Союза, так как реализация англо-французского плана, который нам известен, привела бы к тому, что Скандинавия стала бы театром войны, а это, вероятно, привело бы к поднятию финского вопроса». «Молотов заявил, — сообщал Шуленбург в ответ, — что советское правительство понимает, что Германия была вынуждена прибегнуть к таким мерам. Англичане, безусловно, зашли слишком далеко. Они абсолютно не считаются с правами нейтральных стран. В заключение Молотов сказал буквально следующее: „Мы желаем Германии полной победы в ее оборонительных мероприятиях“»{61}.

Установить «новый порядок» в Норвегии оказалось гораздо труднее, причем не только из-за сохранявшихся очагов вооруженного сопротивления. Объявивший себя премьером Видкун Квислинг — бывший военный министр и глава пронацистской партии Национальное объединение — не пользовался поддержкой соотечественников, но в декабре 1939 года сумел расположить к себе Гитлера разговорами о скорой оккупации Норвегии англо-французскими войсками — как мы знаем, вполне оправданными — и о необходимости предотвратить это. Риббентроп и Вайцзеккер избегали общения с ним{62}. Покинувший столицу, но еще остававшийся в стране, король Хаакон VII категорически отказался назначить Квислинга главой правительства, ссылаясь на его непопулярность. Посланник Курт Бройер предложил создать Административный совет во главе с председателем Верховного суда Паалом Бергом, Вайцзеккер — передать власть германскому военному губернатору, но Гитлер уже сделал выбор. Риббентроп, поначалу засыпа́вший миссию противоречивыми инструкциями, устранился от решения неприятной проблемы. Недовольный действиями дипломатов и особенно эмиграцией короля, которую велено было предотвратить, Гитлер закрыл миссию в Осло, отправил Бройера в армию, утвердил Квислинга премьером, но сделал полновластным хозяином страны гаулейтера Эссена Йозефа Тербовена, назначенного имперским комиссаром. В переговорах фюрера с министрами нового норвежского правительства Риббентроп не участвовал{63}.

Десятого мая Шуленбург и Вайцзеккер одновременно оповестили Молотова и Шкварцева о начале оккупации Бельгии, Нидерландов и Люксембурга под предлогом их охраны. Первым двум, как ранее Норвегии, были предъявлены обвинения в нарушении заявленного ими нейтралитета; Люксембург оккупировали, ни в чем не обвинив{64}. Геббельс первым передал новость по радио, за что Риббентроп пригрозил уволить всю секцию радиопропаганды МИДа. Заговорщики из Абвера заранее известили бельгийского и нидерландского военных атташе, но было поздно. Вместе с меморандумами германского правительства советской стороне были переданы доклады МВД и ОКВ. «Тов. Молотов сказал, что он не сомневается в том, что германские войска сумеют защитить Германию». После разговора с Вайцзеккером полпреда пригласил Риббентроп, чтобы «пожать ему руку». Рейхсминистр «подчеркнул, что подробности [происходящих событий. — В. М.] изложены в документах и что, тем не менее, сообщение это он сделал мне лично, принимая во внимание особенно дружественные взаимоотношения между нашими странами»{65}.

Теперь удар предстояло выдержать Франции. Как раз перед этим, 10 мая, британские беллицисты сумели отправить Чемберлена в отставку. Целью было заменить его на Уинстона Черчилля или лорда Галифакса, хотя Черчилль, будучи Первым лордом Адмиралтейства, нес основную ответственность за фиаско в Норвегии. «Невилл Чемберлен, — отметила М. А. Девлин, — с самого начала своей политической карьеры ненавидел само занятие политикой за то, каким грязным оно было в действительности. В том мае казалось, что вся грязь, которая была возможна, вылилась на его голову. […] Понимая, что невозможно оставаться главой Кабинета, который тебя не поддерживает, Чемберлен решил уйти в отставку»{66}. В Париже двумя месяцами раньше Рейно сменил Даладье, но Боже упаси сравнивать этого «быка с рогами улитки» с Чемберленом.

Предугадать судьбу Бенилюкса было нетрудно, но Франция, считавшаяся куда более мощной военной державой, чем Польша, тоже развалилась на глазах. 10 июня Италия, наконец, вступила в войну, что, несмотря на все ссылки на германское давление, выглядело поведением вора на пожаре. 16 июня после того как вермахт, не встречая особого сопротивления, занял Париж, новое французское правительство, возглавляемое героем Вердена маршалом Филиппом Петеном, срочно запросило перемирия. На следующий день Молотов поздравил Шуленбурга «с победами германской армии», заметив, что «вряд ли Гитлер и Германское правительство ожидали таких быстрых успехов». Сказать по правде, их никто не ожидал…

Перемирие было подписано 22 июня в Компьенском лесу, на том самом месте и в том самом историческом вагоне, где 11 ноября 1918 года маршал Фердинанд Фош от имени Антанты огласил германским представителям условия перемирия (вагон привезли из Парижа по инициативе Геббельса). Теперь условия диктовал Вильгельм Кейтель. Присутствовавшие при этом Гитлер, Геринг, Риббентроп, Гесс, гросс-адмирал Редер и генерал-полковник фон Браухич молча выслушали его, встали и вышли, не произнеся ни слова. Французы, однако, прислали не главнокомандующего Максима Вейгана, свидетеля и участника триумфа 1918 года, а генерала Шарля Ханциже[69] 67. Условия перемирия многим показались мягкими и, во всяком случае, не унизительными, хотя северная часть страны, включая Париж и атлантическое побережье, была оккупирована Германией. Тем не менее скрыть ликование от победы над «вековым врагом» было невозможно.

«Сообщение германских властей о предстоящем возвращении Гитлера из Франции вызвало неописуемый восторг жителей Берлина… Город утопает в знаменах. На улицах — огромные массы людей всех возрастов. Полиция выбивается из сил, чтобы организовать бурлящий живой поток… Появление Гитлера на площади вокзала встречено оглушительными криками приветствия. Вильгельмштрассе покрыта толстым слоем живых цветов, по ним медленно движется машина Гитлера. До позднего вечера шумел и ревел Берлин. На Вильгельмплац люди буквально давили друг друга, стремясь увидеть Гитлера, который то и дело появлялся на балконе своей канцелярии»{68}. Это — воспоминания корреспондента ТАСС, а не пропагандистские материалы ведомств Геббельса или Дитриха…

Рассчитывая на взаимопонимание с Францией и стремясь не допустить отъезда правительства в Северную Африку, Гитлер и Риббентроп умерили аппетиты итальянских союзников, нацелившихся на французские колонии в дополнение к прежним претензиям на Ниццу и Корсику. 19 июня на прямой вопрос Чиано: «Что предпочитает Германия в настоящий момент — мир или продолжение войны?» — Риббентроп четко ответил: «Мир»{69}.

Вновь вопрос о переделе французских колоний Чиано поднял 7 июля в беседе с Гитлером и Риббентропом. Он также предложил «уменьшить югославское государство, типичное создание Версаля, продукт антиитальянской ориентации». Эти предложения были решительно отвергнуты. Фюрер напомнил, что у Германии есть более основательные претензии к Франции, и призвал урегулировать все эти проблемы в мирном договоре, заключение которого предпочитал отложить до конца войны в Европе, в том числе из-за нежелания выводить