Прелюдия к убийству. Смерть в баре (сборник) - Найо Марш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В утро дознания по делу Люка Уочмена – на третий день после смерти последнего – коронер с привычным выражением глубочайшего недоверия ко всему сущему принял присягу жюри и начал опрос свидетелей, проходивший в здании городского муниципалитета, так как смерть Уочмена нашла широкое отражение в лондонской прессе и вызвала приток многочисленной публики. Разумеется, на заседании присутствовал адвокат Уочмена, прикативший по такому случаю из Лондона. Рядом с ним расположились на скамье секретарь покойного и его младший партнер, а также приехавший из Лондона по железной дороге лечащий врач. Нечего и говорить, что первые ряды в зале были забиты представителями лондонской прессы.
Доктор Мордаунт устремил свой потухший мрачный взор на некоего пожилого субъекта, сидевшего в первом ряду, и напомнил собравшимся, в том числе присяжным, что перед сим высоким собранием поставлена задача выяснить, где, когда и при каких обстоятельствах покойный встретил смерть, а также установить, наступила ли она вследствие умышленного убийства, несчастного случая или вызвана естественными причинами.
Сказав это, он посмотрел на присяжных и осведомился:
– Желают ли члены жюри взглянуть на тело?
Члены жюри с минуту вполголоса совещались, после чего старшина присяжных, местный аукционист, поднялся с места и заявил, что при невыясненных обстоятельствах смерти присяжные просто обязаны осмотреть труп.
Коронер по обыкновению тяжело вздохнул и отдал соответствующий приказ судебному приставу, который вывел присяжных из зала. Через несколько минут члены жюри вернулись в зал и, судя по их опрокинутым бледным лицам, настроение у них после выполнения этой миссии отнюдь не улучшилось. Затем коронер привел свидетелей к присяге.
На авансцену вышел констебль Оутс и зачитал официальный рапорт, связанный с обнаружением тела. Потом коронер вызвал Себастьяна Пэриша, который как ближайший родственник опознал тело. Все, кто видел, как он сыграл в нашумевшем фильме сцену опознания в суде, сразу же вспомнили и этот эпизод, и эту картину. Честно говоря, Кьюбитт так и не смог определить, играл ли сейчас Пэриш или демонстрировал исключительно собственные эмоции, тем более тот как-то сказал, что вызвать бледность на лице не так уж трудно – главное, создать в своем воображении подходящую стрессовую ситуацию и поверить в нее. Поэтому Кьюбитт не мог не задаться вопросом, что в действительности думает его приятель об этом деле и так ли глубоко скорбит о безвременной кончине кузена, как ему, Кьюбитту, представляется. Тем временем Пэриш начал давать свидетельские показания и, хотя говорил, казалось, очень негромко, его слова разносились по всему залу, достигая самых отдаленных его уголков. Когда же описывал странные и ужасные обстоятельства смерти кузена, его голос зазвучал настолько проникновенно, что две или три леди преклонного возраста полезли в сумочки за носовыми платочками. Необходимо заметить, что в утро дознания Пэриш надел серый костюм, белую рубашку с черным галстуком – и как всегда выглядел великолепно. Это также подметили все присутствующие, и неудивительно, что в зале полыхнули несколько блицев фотокамер – Пэриша, разумеется, фотографировали.
Следующим на свидетельское место вызвали Кьюбитта, который подтвердил показания Пэриша.
Затем настала очередь мисс Дарры, которая, в отличие от предыдущих свидетелей, не испытывала, казалось, в присутствии коронера и жюри никакого дискомфорта и держалась вполне естественно, если не сказать раскованно. Похоже, вся эта процедура вызывала у нее самое неподдельное любопытство и живой интерес. Коронер спросил, не вспомнила ли она что-нибудь такое, о чем не упомянула при первом интервью, и не может ли как-то дополнить показания предыдущих свидетелей.
– Ничего нового я припомнить не могу, – заявила мисс Дарра, – а все, что знала и видела, сообщила доктору Шоу. Когда же констебль Оутс на следующее утро после инцидента вновь начал задавать мне вопросы, я слово в слово повторила ему все то, что рассказала ранее. Ко всему вышесказанному могу лишь добавить, что небольшая ранка от стрелки «дартс» на руке мистера Уочмена, на мой взгляд, не имеет ничего общего с этой смертью.
– Почему вы так думаете, мисс Дарра? – спросил коронер, предоставив таким образом некоторую свободу для выражения собственного мнения.
– А потому что это был всего лишь укол стрелки, которую к тому же достали из совершенно новой упаковки. И мне представляется, что столь ничтожная травма не могла причинить серьезный вред даже ребенку, не то что взрослому. Как говорил ранее мистер Пэриш, мистер Уочмен боялся вида собственной крови, и я наблюдала именно испуг и не более того. А вот потом ему стало плохо по-настоящему.
– Когда вы заметили изменения в его состоянии?
– Позже.
– После того, как он выпил бренди?
– Ему или сразу стало плохо после этого, или чуть позже.
– Он выпил бренди после того, как мистер Помрой обработал ранку йодом?
– Да, мне так показалось.
– А в остальном вы полностью согласны со словами предыдущих свидетелей?
– Полностью.
– Благодарю вас, мисс Дарра, вы свободны.
Потом на свидетельское место вышла Децима Мур. Выглядела она не лучшим образом, но рассказывала о произошедшем твердо и уверенно. Когда же девушка начала говорить об инциденте с бренди, коронер остановил ее. Интересно, что, прежде чем задать очередной вопрос, он всякий раз тяжело вздыхал, а иногда даже издавал едва слышный стон, словно процедура дознания приносила ему моральные страдания. Подобное иногда происходит со священниками на исповеди.
– Насколько я понял, мисс Мур, вы сказали, что покойный отхлебнул немного бренди?
– Да, – подтвердила Децима.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– Очень хорошо. А что случилось потом?
– Он выбил стаканчик у меня из рук.
– Как вы думаете, он сделал это намеренно?
– Нет. Мне представляется, это вышло случайно.
– Стаканчик разбился?
– Да. – Децима сделала паузу. – По крайней мере…
– М-м-м… Продолжайте, прошу вас.
– Да, он разбился. Но я не помню точно, когда это произошло. То ли когда он упал на пол, то ли после того, как погас свет. Однако ясно слышала хруст разбитого стекла в темноте.
Коронер устремил взгляд в свои записи.
– Если не считать этого, мисс Мур, вы согласны с описанием событий, данных мистером Пэришем, мистером Кьюбиттом и мисс Даррой?
– Да.
– С каждым пунктом?
Децима побледнела еще больше, чем прежде, и произнесла:
– Все, что рассказали эти люди, полностью соответствует истине. Но мне кажется, что одну вещь они все-таки не заметили.
Коронер вздохнул.
– Вот как? И что же это было, мисс Мур?
– Это произошло после того, как я дала ему бренди. Он с шумом втянул в легкие воздух, а потом что-то сказал. Какое-то слово. Одно-единственное.
– Какое слово?
– «Отравлен», – проговорила Децима.
В затихшем зале по рядам пронесся шум. Люди вольно или невольно повторяли это слово на все лады, и со стороны могло показаться, что в помещении слышится многоголосое эхо.
Пока в зале вновь не установилась тишина, коронер что-то записывал в своем блокноте. Потом спросил:
– Вы уверены?
– Практически…
– «Практически»… – протянул коронер. – А что произошло потом?
– А потом он с силой стиснул зубы. И больше, насколько я помню, ничего не сказал.
– Скажите, вы точно знаете, что передали мистеру Уочмену именно его стаканчик?
– Точно. Он поставил его на стол перед тем, как отправился играть в дартс, а других стаканчиков на столе не было. Я взяла в баре бутылку с бренди и налила немного именно в этот стаканчик.
– Кто-нибудь прикасался к стаканчику мистера Уочмена до того, как вы налили в него бренди?
Децима ответила:
– Ничего подобного я не заметила.
– Ясно. Можете сказать что-нибудь еще? Нечто такое, что, на ваш взгляд, ускользнуло от внимания других свидетелей?
– К сожалению, ничего нового добавить не могу.
Дециме зачитали ее показания, после чего она подписала их. Ранее то же самое сделали Пэриш, Кьюбитт и мисс Дарра.
Давая присягу, Уилл Помрой с вызывающим видом поглядывал на разодетую публику, однако его показания практически ничем не отличались от рассказов других свидетелей и ни в малейшей степени не обогатили дознание.
Затем настала очередь мистера Леджа. Ему предложили занять место свидетеля и сообщить присяжным и коронеру все известные ему обстоятельства смерти Уочмена.
Следует отметить, что внешность и манеры Леджа заинтересовали публику. Тем более лившийся из больших окон свет падал прямо на него, и скрыть что-либо от глаз присутствующих не представлялось возможным. Кьюбитт тоже с нескрываемым любопытством разглядывал его выбеленные сединой волосы, грубые складки кожи на лице и мозоли на руках, задаваясь вопросом, сколько ему лет в действительности, из какой он семьи родом и почему Уочмен постоянно его задевал. Но как Кьюбитт ни старался, определить место этого человека на социальной лестнице ему так и не удалось. На заседание Ледж явился в хорошем костюме – несколько старомодном в плане покроя, но, несомненно, очень приличном. Разговаривал он как образованный человек, а вот двигался как простой рабочий. Интересно, что при виде коронера он чуть ли не вытянулся в струнку и держал руки по швам, словно у него существовала многолетняя укоренившаяся привычка приветствовать высокопоставленное официальное лицо по-военному. И еще одно: хотя у него по лицу растекалась нервическая бледность, а пальцы едва заметно подрагивали, он говорил и отвечал на вопросы очень уверенно. Свое сообщение закончил довольно быстро и в конце сказал, что считает показания прочих свидетелей полностью соответствующими истине. Выслушав его, коронер сложил на столе ладони и некоторое время с отвращением разглядывал их. Затем произнес: