Эликсир для избранных - Михаил Анатольевич Логинов

– А вам смерть прадеда никогда не казалась какой-то… подозрительной?

Кончак пожал плечами.

– Подозрительной? После того как я стал работать в токсикологической лаборатории НКВД, мне все смерти стали казаться подозрительными, – мрачно заметил он. – Но… у меня нет никаких доказательств… У профессора Заблудовского действительно было больное сердце. Возможно, он и правда скончался во сне от приступа грудной жабы. И никакие внешние обстоятельства не были тому причиной. Если, конечно, не считать потрясения, какое он испытал, узнав, что его изобретение стало орудием убийства.

Мы немного помолчали.

– У меня будет к вам еще один вопрос, – сказал я.

– Извольте.

– Как получилось, что лизатотерапия стала одним из героев третьего московского процесса? Почему именно лизаты?

Кончак откинулся на спинку кресла и задумчиво посмотрел куда-то мимо меня.

– Хм… Это тоже получилось, в общем-то, случайно. Осенью 1936 года сняли Ягоду, и из НКВД стали исчезать его люди… В это время в лаборатории появился человек по фамилии Карнаухов. Не помню его имени-отчества. Он был из новых, из ежовцев. Ходил по комнатам, беседовал с сотрудниками – одним словом, вникал. И однажды пригласил меня к себе в кабинет на беседу. Вел себя корректно, предложил чаю, разрешил курить. А спрашивать стал о смерти Менжинского. Я сразу понял, что они «лепят» дело на самого Ягоду. И подумал, а почему нет? Почему не дать им подсказку? Пусть негодяи убивают друг друга…

– Но вы же понимали, что тем самым скомпрометируете лизатотерапию? Повредите делу, которому посвятил себя профессор Заблудовский?

– Понимал, но видел в этом и положительную сторону.

– То есть как? – спросил я, совершенно ошеломленный.

Кончак задумчиво пожевал губами.

– Видите ли, целый год после смерти Павла Алексеевича я напряженно размышлял о том, что будет с его делом. И выводы, к которым я приходил, были неутешительными. К тому времени «мертвая вода» была у них в руках, и с этим ничего уже нельзя было поделать. Но какая судьба ждала «живую воду»?

– Как какая? Люди бы жили, как вы, сто двадцать лет!

– Возможно. Но вы, как и ваш прадед, упускаете из виду один существенный момент. Сто двадцать лет стали бы жить все люди. Не только хорошие, но и дурные. Вы можете себе представить, что было бы, если б Сталин прожил сто двадцать лет?

Я прикрыл глаза и быстро подсчитал в уме, что в этом случае Иосиф Виссарионович умер бы совсем недавно – в 1999 году. Что было бы? Нет, представить это у меня не хватало фантазии.

– Вот я и подумал, – тихо продолжал Кончак. – Оставим «мертвую воду» злодеям, раз уж так получилось, а «живую» спрячем. До лучших времен!

«Он ненормальный! – подумал я. – Возомнил себя неизвестно кем… или просто всю жизнь искал оправдание своему предательству».

– И что же, лучшие времена наступили?

– Нет, они так и не наступили, и это, должен признаться, меня очень беспокоит, – ответил Кончак. – Ведь мне, как вы верно заметили, сто восемнадцать, а Павел Алексеевич не обещал нам двести или триста лет жизни.

– Что же вы намерены делать с «живой» водой?

– Пока не знаю. Может быть, у вас есть какие-то идеи?

У меня идей не было.

– У вас есть еще ко мне вопросы? – спросил Кончак.

– Скажите, вы были знакомы с Вячеславом Любомирским?

– Нет.

– А про «дело Манюченко» знаете?

– Что-то слышал краем уха, но подробностей не вспомню…

– Он тоже умер от сердечного приступа при неясных обстоятельствах…

– Понимаю ваш намек, но я уже сказал, что давно не участвую ни в каких акциях… Мне ничего об этом деле неизвестно.

Кончак взглянул на часы.

– Боюсь, что время наше на исходе, Алексей…

– Мы с вами еще увидимся?

– Кто знает? – уклончиво ответил старик. – Быть может, я вам напишу.

– Напишете?

– Да, напишу.

Москва, наши дни

На следующее утро позвонил Толубеев.

– Сегодня в 19.00 в «Буканире», – коротко сообщил он.

В принципе, это было возможно, никаких особых планов на вечер у меня не имелось. Но мне не понравился его командирский тон, и я попробовал поторговаться:

– А как насчет завтра?

– Завтра никак. Уезжаю в командировку.

– Новое спецзадание? – не выдержал я. – Из какой «горячей точки» ждать сообщений о победе сил мира и прогресса?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ладно, давай сегодня. Где этот твой «Буканир»?

– Помнишь, возле универа была пельменная?

– Помню.

– Так вот, никакой пельменной больше нет, а есть ресторан, морская тематика – сети, пеньковые канаты и подзорные трубы.

– Люблю морскую тематику, – оживился я. – Значит, будем пить ром? «Дарби Мак-Гроу! Дарби Мак-Гроу, подать мне рому!»

– Чего-чего?

– Это из «Острова сокровищ», Игорь! Так кричал перед смертью капитан Флинт…

– Знаешь, я давно не перечитывал эту книгу.

– Дресс-код – тельняшка?

– На твое усмотрение.

– Хорошо, договорились. Значит, в семь в этом твоем «Буканире».

– До встречи, – сказал Игорь и дал отбой.

Без четверти шесть я запер кабинет и спустился на лифте вниз. Мне нужно было заполнить чем-то время, остававшееся до встречи. Возвращаться домой не имело смысла. Я решил зайти в банк и снять немного наличных, а потом погулять. Но на улице мне вдруг показалось, что мужчина в сером плаще и шляпе как-то слишком долго идет за мной. Я остановился у витрины книжного магазина и сделал вид, что рассматриваю выставленные там тома. Мужчина, вызвавший подозрения, прошел мимо, даже не взглянув на меня. Я повернулся и пошел в противоположную сторону. «Только с ума на сходи», – повторял я, шагая по направлению к метро.

Я вошел в ресторан без пяти семь и сразу увидел Толубеева. Он сидел в дальнем углу зала и беседовал с официантом в длинном фартуке. В руках у официанта были блокнот и карандаш. Я двинулся вперед, лавируя между столиками, которые стояли в «Буканире», на мой взгляд, слишком тесно. Игорь заметил меня и помахал рукой.

– А вот и мой друг, о котором я говорил, – произнес Толубеев, обращаясь к официанту. – Теперь мы сможем сделать совместное заявление… Я тут взял на себя смелость заказать закуски кое-какие… Ты горячее будешь?

Он опять захватил инициативу, и это меня почему-то разозлило. Я рассчитывал прийти раньше него и… как-то подготовиться. Официант протянул мне меню.

– Филе лосося, пожалуйста, – сказал я.

– Логично! – подхватил Толубеев. – В мясном ресторане надо есть мясо, в ресторане, намекающем на свою связь с морем, – рыбу. Мне то же самое. А что мы будем пить? Вино? Или что-нибудь покрепче?

– Не надо покрепче, – отмахнулся я.

– Ну и ладненько! Что тут у нас имеется? – спросил Игорь, раскрывая винную карту, большую папку в кожаном переплете. – Ого! Фолиант!