Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

нефти на Мангышлаке, мощный газопровод и линия высоковольтных передач по соседству с Кара-Бугазом, железная дорога Манат — Шевченко, город в глубине полуострова — Новый Узень…

Можно было бы рассказать немало интересных и поучительных историй о том, какое влияние оказали эти перемены на психологию людей, на их понимание своего места под солнцем, — и тогда бы возникла та самая простая и значительная жизнь, свидетелем и участником которой был Паустовский.

Он с юношеских лет не принадлежал к тем людям, о которых еще Пушкин с горечью говорил как о ленивых и нелюбопытных. Паустовский писал:

«Меня всегда удивляет одно обстоятельство: мы ходим по жизни и совершенно не знаем и даже не можем себе представить, сколько величайших трагедий, прекрасных человеческих поступков, сколько горя, героизма, подлости и отчаяния происходило и происходит на любом клочке земли, где мы живем. А между тем знакомство с каждым таким клочком земли может ввести нас в мир людей и событий, достойных занять свое место в истории человечества или в анналах великой, немеркнущей литературы».

И он старался всю свою жизнь — открывать такие обитаемые, но незаметные на первый взгляд острова и островки…

Каждому новому поколению предстоит заново открывать его книги, и можно только позавидовать тем, кто впервые окинет взглядом блистающие облака, пустится в дальнюю и опасную дорогу с романтиками, примет самое деятельное участие в делах героев Кара-Бугаза и Колхиды, проделает долгий путь в повести его жизни и окунется в Ильинский омут, вечером в Риме посидит на скамейке перед виллой Боргезе и во многих других рассказах встретится с волшебниками, «которые не догадываются, что они волшебники», познает родную природу, «которую, читая Паустовского, невозможно назвать равнодушной».

Об этом — в те дни, когда еще при жизни отмечалось 75-летие Паустовского, — писал В. А. Каверин:

«…чтобы заслужить такую любовь, надо обладать его редкой способностью открыть в человеческом сердце то, что… забыто, потонуло в нарастающем шуме времени, в сутолоке ежедневных забот».

Достоверность произведений писателя не обязательно, конечно, всякий раз проверяется реальными обстоятельствами и фактами, как это можно сделать на примере «Кара-Бугаза» или «Колхиды». Но когда это настоящая литература, то все события воспринимаешь так, словно они происходили на самом деле.

Тогда, в 1946 году, в Союзе писателей работала секция короткого рассказа. По просьбе Константина Георгиевича нас туда пускали.

Собирались обычно в небольшой гостиной с камином, на втором этаже, рядом с библиотекой в старом клубе писателей. Там я услышал только что написанный и еще нигде не опубликованный Паустовским рассказ «Дождливый рассвет».

Чуть глуховатым голосом он прочел первую фразу: «В На́волоки пароход пришел ночью», — и, казалось бы, ничего такого особенного не было в этой фразе, но уже не представлялось возможным — расстаться с майором Кузьминым, на долю которого выпало странное поручение: доставить письмо жене товарища по госпитальной палате, и не хотелось покидать уютный домик в маленьком приречном городе…

В хорошо натопленной гостиной мне стало зябко и неуютно, когда Кузьмин и Ольга Андреевна уже под утро шли через городской сад, и ветер прошел по саду, будто над ним пролился и тотчас стих крупный и сильный ливень; и как они по трухлявой лестнице, где между ступеньками росла трава, спускались к пыхтящему пароходу.

«Кузьмин прошел на корму, посмотрел на обрыв, на лестницу — Ольга Андреевна была еще там. Чуть светало, и ее трудно было разглядеть. Кузьмин поднял руку, но Ольга Андреевна не ответила.

Пароход уходил все дальше, гнал на песчаные берега длинные волны, качал бакены, и прибрежные кусты лозняка отвечали торопливым шумом на удары пароходных колес».

В секцию короткого рассказа ходили писатели разных вкусов, масштабов, дарований. Часто сталкивались непримиримые точки зрения, вспыхивали споры, в которых истина сгорала дотла и каждый оставался при своем непоколебленном мнении. Но в тот вечер, говоря о «Дождливом рассвете», даже самые нетерпимые проявляли удивительное единодушие и, как мне тогда казалось, радовались, что хоть раз можно не спорить, а соглашаться. А когда кто-то, не к месту проявляя эрудицию, попробовал определить рассказ, как «новеллу настроения», на него дружно зашикали: никому не хотелось портить впечатление.

Было ясно одно: человек, написавший такой рассказ, имеет все права говорить молодым, и не только молодым, что в каждую новую вещь писатель должен вкладывать себя без остатка — так, словно он никогда больше и ничего не напишет.

Сам он читал здесь редко. На моей памяти — только «Дождливый рассвет». А участвуя в обсуждениях, являл собой пример доброжелательного, но и бескомпромиссного отношения к работе товарищей. Он и в этом оставался самим собой, каким мы успели его узнать на институтских семинарах.

Константин Георгиевич вовсе не хотел, чтобы мы замыкались в каком-то своем узком кругу. Отсюда — и наше участие в секции короткого рассказа.

А в другой раз, придя в институт, он сообщил нам:

— Видимо, мне придется месяца на два уехать… И чтобы у вас не прерывались встречи, я хочу попросить Василия Семеновича Гроссмана заменить меня на это время. Да и вам будет интересно — встретиться с новым человеком, большим писателем, послушать его, выяснить его взгляды на литературу и его требования…

(Эта встреча с Гроссманом, к сожалению, не произошла. Да и поездка Константина Георгиевича не состоялась.)

Внимание он проявлял не только к своим ученикам. В марте 1947 года, на Первом Всесоюзном совещании молодых писателей, я был не у него в семинаре, а у Маршака. Мы собирались в здании ЦК комсомола, и вот, встретив меня в коридоре, Паустовский спросил:

— Вам передали?

— Нет, Константин Георгиевич. А что должны были передать?

— Вы завтра с утра можете освободиться?

— Думаю, что смогу.

— Завтра у нас читает очень интересный молодой рассказчик. Автодорожный инженер по образованию. Приходите, будет действительно интересно.

На следующее утро я пришел к ним и вместе со всеми слушал два рассказа.

Сильно нахмурив лоб и не поднимая глаз, читал молодой — немногим старше нас — человек. Назывались рассказы «У шлагбаума» и «В окружении». В них было много тонкой наблюдательности, умения передать обстановку, а то — одним штрихом воссоздать характер действующего в рассказе человека. Чего стоит, например, начальник, у которого на разные случаи жизни были два разных голоса: служебный голос и домашний.

Рассказы всем понравились.

Я записал имя и фамилию автора: Сергей Антонов.

Нам трудно представить себе гимназиста, который шестьдесят лет назад в Киеве написал свой первый рассказ. Зато мы хорошо знаем писателя Паустовского и его книги.

«Мы должны быть благодарны… за его глубокую человечность, за его тончайший талант,