Япония по контракту - Ольга Круглова

— Я люблю готовить… Я не люблю жаренное… Меня не устраивает жирная ресторанная еда…

Всё правда, и всё не то! Говорить правду — здесь не лучший путь. Такасими смотрел презрительно, её аргументы не проходили, отскакивали упругими мячиками. Наконец, она нечаянно натыкалась на нужное:

— Я скучаю по своей кухне и готовлю русские блюда!

Вот это понятно! Это извиняет такую дикую вещь, как профессор у плиты. Такасими дружески улыбался.

— Да, да, в Америке я тоже скучаю по японской пище…

К счастью, набор шифров был невелик. И набор фраз, которые ей приходилось слышать — тоже. Первое место прочно занимало утверждение о более солнечной погоде Тихоокеанского побережья Японии по сравнению с дождливым климатом побережья западного. В затылок за ним шло положение о том, что в России холодно. Здесь все одинаково говорили. И одинаково жаловались:

— В университете мало платят… Жизнь так дорожает…

Словно всем жителям Японских островов выдали инструкцию, что говорить. И все они добросовестно эту инструкцию исполняли. Ей казалось — она всё время разговаривает с одним и тем же человеком. Достаточно было побеседовать с одним японцем, чтобы знать, что скажут остальные. И не стоило трудиться разговаривать. Тем более что разговорить японца нелегко. Должно быть, и японцам было трудно разговаривать с ней — она не умела задавать правильные вопросы, то есть такие, ответы на которые известны заранее. Её несчастным собеседникам приходилось ответы не вспоминать, а придумывать. Её плохо понимали. Нет, не её английскую речь, а её русские мысли. Потому, что здесь не только говорили по-японски, здесь по-японски думали. А она думала по-русски. Но то, что русским казалось обычным, здесь взрывалось, как петарды. Банальные, затрёпанные фразы производили эффект потрясающих откровений.

— Теперь кризис, многие страны переживают экономический спад, — не особенно задумываясь, походя роняла она в профессорском собрании.

Сэнсэй Кумэда в замешательстве переглядывался с сэнсэем Сато, спрашивал строго:

— Какой спад? Что Вы имеете в виду?

Хидэо ронял бумаги из рук, лепетал в ужасе:

— Я не советую Вам так думать! — И извинялся за неё перед коллегами: — Она неправильно выразилась!

Сэнсэи смотрели на неё с опаской, словно она придумала всё это — кризисы, спады… Ей доставалось, как вестнику, которому отрезают язык за дурную весть.

— У Вас очень странная точка зрения на многие вещи! — выговаривал ей Хидэо. — Какие-то кризисы… У нас в Японии всё в порядке!

— Но в Японии экономический спад! Об этом пишут все газеты.

— Не знаю. Мне некогда читать газеты! — раздражённо парировал сэнсэй.

— Но телевизор говорит об этом каждый вечер…

— Я не смотрю телевизор. Мне некогда.

— Но книги…

— Я не читаю книг!

И правда, увидеть человека, читающего книгу, в Японии ей удавалось редко. Люди в автобусах, в метро обычно спали. Редко-редко в дальних поездах кто-то брал в руки газету. Книгу — почти никогда. Студенты предпочитали комиксы. Картинки в них были ужасающие, вроде тех, что малюют на стенах школьных туалетов усатые второгодники, а текста совсем мало. Может, для самих японцев тяжела была их невероятно сложная письменность и без крайней нужды они к ней не обращались? Хидэо комиксы не любил.

— Если увижу эту гадость в моей лаборатории, выброшу! Я никогда не покупаю комиксы!

Но он и других книг не покупал. В доме профессора были только специальные, технические книги и ни одного томика стихов, рассказов или хотя бы сказок. Слушая Хидэо, она пыталась уразуметь невероятное — перед ней стоял человек, который не знал, кто такие Пушкин, Толстой, Шекспир…

— Вы читали сказку о Буратино? — прервала она наставления сэнсэя. Хидэо пожал плечами. — А сказку о Красной Шапочке?

— У меня нет времени читать! — с гордостью повторил Хидэо. — А Вы слишком много времени тратите на всё это: газеты, книги… Не стоит всем этим увлекаться! Книги могут внушить Вам неправильные мысли.

Его покровительственный тон, тон учителя, ясно говорил — она, имеющая время на такие пустые занятия, стоит бесконечно ниже сэнсэя Кобаяси, начинённого исключительно правильными мыслями, почерпнутыми… А кстати, где он мог хоть что-то почерпнуть? Хоть какую-нибудь информацию? Если отсутствовали в его жизни газеты, телевизор, книги… Театр, кино, выставки… А присутствовали только собрания, посещаемые такими же безумно занятыми сэнсэями, как он сам. И у себя в лаборатории Хидэо не имел возможности услыхать что-то новое — он никого не слушал, он только говорил. Это было исключительным правом сэнсэя — говорить, поучать сотрудников. Остальным положено было молчать и слушать. Получалось, сэнсэй информацию только отдавал, ничего не получая взамен. Бедняга, должно быть, пересыхал, как колодец, из которого только черпали воду, не добавляя ни капли. Но его это, кажется, не очень мучило. Он жил, как все, среди таких же, как он, в своей раковине. Жил, не очень интересуясь, что там, за её плотно закрытыми створками. Но тут явилась она и заговорила, выплёскивая потоки чего-то необычного, непривычного… Её неожиданные речи обрушились на голову бедного Хидэо, как сель, побивая камнями немыслимых мыслей, кружа в водоворотах неслыханных слов. Наверное, за всю предыдущую жизнь на него не наваливалось столько информации. Он не привык обрабатывать такие потоки!

— После разговора с Вами я чувствую себя совсем разбитым! — жаловался Хидэо.

Она стала аккуратнее выбирать темы бесед с ним, старательно обходя кризисы и спады, предпочитая материи нейтральные. Но сделать это было не так-то просто. Безопасных тем не существовало. Невозможно было предугадать, как отзовутся самые простые слова. Даже невиннейший комплимент мог обернуться скверно.

— Ваш сын, Хидэо, такой умный!

В ответ сердитый взгляд.

— А я что, глуп?

В ответ на вежливое — Ваша жена так красива! — она получила почти грубое — а я что, урод? Она оставила домочадцев, сконцентрировалась на самом сэнсэе. Но и здесь всё обстояло непросто, например, — Ваши работы очень интересны! — встречало раздражённое — Я заметил, что Вы излагаете мои идеи иначе, чем я, по-своему, другими словами! Это звучало как обвинение в измене Родине. Даже хвалить надо было в точном соответствии с неким стандартом. Впрочем, одна совершенно безопасная тема всё-таки была: — Вы правы, сэнсэй! Но ей совестно было так обходиться с другом.

— Я знаю только одну песенку, — сознался ей как-то Сато. — Это — песня моей молодости, — он напел занесённый американцами простенький шлягер пятидесятых годов. — А более новых песен я не выучил. Нет времени!