Япония по контракту - Ольга Круглова

— Как горячо Вы дискутируете! Студенты никогда не дискутируют со мной так!

— Какие же дискуссии могут быть, если Вы требуете от ребят только "хай!" и безусловное подчинение?

На этом хороший разговор заканчивался — её "хай!" Хидэо злило.

— Вы внушаете студентам неправильные мысли! — сердился он.

Он был абсолютно уверен — своих мыслей у студентов быть не может.

Она замолчала совсем. Впрочем, здесь молчали все. Утром студенты бросали, входя, "охайо госаймас!" и утыкались в компьютеры. Каждый в свой. Это в России работали командами: один тянул расчёты, другой — измерения, что кому сподручнее. И все подолгу обсуждали планы и результаты. В коллективистской Японии работали поодиночке, один студент — одна тема. И молчали — в студенческой всегда стояла тишина. И сэнсэи молчали, скользя по коридорам, церемонно кланяясь друг другу. Уста они размыкали только для "йорошику". И невозможно было вообразить, что запечатанные в строжайшие костюмы сэнсэи улыбнулись бы вдруг не по процедуре, а от души и вместо "йорошику" спросили бы друг друга "как дела?", да поговорили бы про жён-детей или футбол-хоккей… Вообразить такое было так же невозможно, как представить себе сэнсэев, вдруг двинувшихся по университету в исподнем. Здесь все помалкивали. В транспорте, на улицах, в магазинах… Даже стайки детей, подростков шли в полной тишине.

Вечерами она бросалась к телефону, чтобы отвести душу в дамской болтовне. Но дамы — Зухра, Намико, отвечали одинаково:

— Извините! Сейчас я не могу разговаривать, муж дома, я должна его обслуживать!

А позвонить подружкам с работы было нельзя, праздные разговоры по служебному телефону здесь не вели. Спасаясь от душившего безмолвия, она стала обильно приглашать гостей. Две пары хорошо знакомых людей — супруги Шимада и Кобаяси — пришли без опоздания, принесли дорогие подарки, сели за стол и… замолчали. Молчание японцев, кажется, не тяготило. Но она не выдержала, заговорила… Её вопрос, их ответ — краткий, лаконичный и опять молчок — нормальный японский разговор. Она пошарила в голове в поисках темы, которая дала бы возможность гостям хоть немного поговорить, а ей накрыть на стол.

— На японском телевидении все передачи так похожи друг на друга и мнение только одно — официальное. У вас есть оппозиция?

Мёртвая тишина, висевшая над столом, ещё больше помертвела. Дамы глядели друг на друга. Вопрос был адресован, конечно, им, у японских мужчин времени смотреть телевизор нет. Дамы молчали. Не знали, что такое оппозиция, или не хотели обсуждать такую опасную тему? Мучительное напряжение свело лица женщин. Испарина на их лбах проступила даже сквозь толстый слой пудры. Это походило на старт велогонки, когда никто из спортсменов не хочет тронуться первым, чтобы рассекать плотный воздух, и все стоят, прокручивая педали, повиливая рулём, соревнуясь, у кого первого дрогнут нервы.

Нервы дрогнули у неё. Она почувствовала себя садисткой, пытающейся вырвать нечто запретное из уст невинных созданий.

— Да Бог с ней, с оппозицией! Хотите, я дам вам рецепт голубцов?

Ветерок облегчения овеял собрание. Дамы защебетали оживлённо, доставая из сумочек блокноты. Мужчины принялись горячо обсуждать, как записать по-японски это странное русское слово "голубцы"? Плотный воздух пришлось рассекать ей, и она, естественно, проиграла, обессилела. Потому что уметь разговаривать в Японии — это уметь молчать. Когда Хидэо и Намико ушли, Шимада решился объясниться:

— Мы, японцы, от разговоров очень устаём, для нас это чрезмерная нагрузка.

А его жена добавила:

— Наша императрица от общения с журналистами даже заболевает, теряет дар речи…

— А знаете, почему японцы молчат? Они проговориться боятся, — говорил американец Дик.

На автобусной остановке она увидела белобрысого парня, поздоровалась по-английски… Этого оказалось достаточно, чтобы незнакомец заговорил. Даже не спросив, кто она и откуда, едва представившись, он заговорил быстро, обильно, словно торопясь высказать накопившееся.

— Японцы боятся сказать лишнее, что может навредить репутации, карьере… Здесь ведь не прощают ничего и придают огромное значение любой мелочи. Поэтому каждое слово японцу приходится тщательно проверять. А это утомительно. Потому здесь и не любят говорить. — Парень излагал свои наблюдения долго, даже пропустил свой автобус. — Конечно, для карьеры лучше помалкивать в любой стране, но здесь особенно. Потому японские начальники и боятся говорливых. Любой японский босс предпочтёт молчаливого сотрудника способному. Здесь высшая похвала — спокойный.

Иногда безмолвие лаборатории становилось особенно невыносимым. Никогда в жизни, нигде не испытывала она такого страшного, такого полного одиночества, как в Японии, знаменитой своим коллективизмом! Она подходила к окну, смотрела на ворон, летевших молча, мечтала — хоть бы каркнули! Всё-таки живой голос! Ища спасения, уходила бродить по университетскому городку в надежде встретить своих. В библиотеке часто попадалась Анна.

— Японский язык, сама его структура не располагает к долгим доверительным беседам, — объясняла Анна. — "Поговорить по душам" на японский не переводится, восточная культура поощряет не открытость, а замкнутость, молчаливость. — Анна говорила со знанием дела, теорию она знала хорошо. А вот с практикой справлялась хуже, жаловалась: — Живу, как в пустоте! Дома сижу одна и молчу, на работе молчу тоже. И все вокруг молчат. Сэнсэи скажут "коничива!" и в сторону. Я уж пыталась и чай им заваривать, и печенье домашнее приносить, чтобы сделать отношения более тёплыми. Никакого эффекта! Cъедят, буркнут "аригато" и разойдутся. Словно избегают меня. Сосед по дому встретится, поздоровается и бегом скатывается по лестнице, спасаясь от страшной перспективы остановиться и поболтать. Я звонила в Москву, в свой институт, жаловалась, что тут японский язык забуду. Коллеги не верят. Специалисты по Востоку, по Японии не верят! А зачем мне мой японский, если я всё время молчу? Я тут вообще разучусь говорить. На любом языке!

Около полудня в столовой можно было встретить Диму.

— Я пробовал учить японский, да бросил, — признавался он. — А зачем? Здесь никто друг с другом не разговаривает. Я и английского почти не знаю, думал, в Японии подтяну, но тут нет времени, да и надобности. Так и живу третий год без языка. И без проблем. Тут меньше проблем возникает, если молчишь. Я и русский скоро забуду. Домой-то я ночью прихожу, жена и дети уже спят.

Олег часто бродил между полок университетского магазинчика.

— Сюда вот убегаю, в лаборатории невмоготу, — говорил он, бесцельно листая проспекты. — Безвоздушное пространство тут, японский вакуум. И фон тяжёлый, низкий. Давит. А пики хорошего настроения очень редки. — Физик Олег использовал физические термины. И она понимала его. И не только потому, что физик тоже. — У меня шея толстая и то… — Олег вздыхал. — И как Вы, женщина, выдерживаете здесь? — И он смотрел на неё с состраданием с высоты своего роста.