Век революции. Европа 1789 — 1848 - Эрик Хобсбаум

То, что люди думали о мире, — это одно, то, как они думают о нем, — это другое. Почти вся история и весь мир (хотя Китай был, вероятно, главным исключением) — термины, в которых немногие образованные и свободные люди думали о мире, были терминами традиционной религии настолько, что были страны, в которых слово «христианин» являлось синонимом «крестьянин» или даже «человек». На каком-то этапе до 1848 г. положение изменилось в некоторых районах Европы, но это исключительно на территории стран, подверженных двойственной революции. Религия, бывшая чем-то вроде неба, от которого никто не может спастись и которое содержит все, что выше земли, стала чем-то вроде места хранения облаков, большая, ограниченная и меняющаяся особенность небесного свода. Из всех идеологических изменений это наиболее глубокое, хотя практические последствия были более двусмысленными и неопределенными, чем тогда полагали. Из всех событий это наиболее беспрецедентное.

Что явилось действительно беспрецедентным, так это секуляризация масс. Аристократическое безразличие, смешанное с педантичным исполнением обрядов, все это было характерно для эмансипированной знати{198}, хотя леди, как и все женщины, оставались куда более набожными. Вежливые и образованные мужчины могли практически верить в существование высшего начала, но такого, которое только существовало и, конечно, не вмешивалось в дела человека и не требовало никаких форм богослужения, кроме милосердного признания. Но их взгляды на традиционную религию были высокомерны и часто откровенно враждебны, и их взгляды не изменились бы, даже если бы они были готовы объявить себя откровенными атеистами. «Сир, — докладывал великий математик Лаплас, отвечая Наполеону, когда тот спросил у него, где в его небесной математике отводится место Богу, — я не вижу необходимости в подобных гипотезах». Откровенный атеизм все еще был редок, но среди просвещенных ученых, писателей и дворян, которые следовали моде образованных людей конца XVIII в., откровенное христианство было еще реже. Если религия и процветала в конце XVIII в. в кругах элиты, она была религией людей рациональных, просвещенных и антиклерикальных франкмасонов.

Подобное распространение дехристианизации среди мужчин вежливых и образованных классов произошло в конце XVII — начале XVIII в., и его последствия в обществе были и пугающие, и полезные: сам факт, что на смену ведьмовским процессам, подобно чуме опустошавшим в течение нескольких столетий Западную и Центральную Европу, пришли суды по поводу ересей, и аутодафе были достаточны, чтобы подтвердить это. Тем не менее в начале XVIII в. дехристианизация едва ли воздействовала на низшие и даже средние классы. Крестьянство совершенно не воспринимало никакую идеологию, если она не говорила с ним на языке Богородицы, святых и Священного писания, не говоря уже о более древних богах и духах, все еще скрывавшихся за христианским фасадом. Нерелигиозное мышление было присуще ремесленникам, которых всегда притягивали ереси, сапожникам, наиболее стойким и образованным из рядов рабочего класса, откуда вышли мистики, подобные Якобу Бёме. При всем том в Вене они были единственной группой ремесленников, симпатизировавшей якобинству из-за того, как говорили, что они не верили в Бога. Тем не менее все это представляло лишь легкую зыбь. Огромные массы неквалифицированных и разнообразных нищих в городах оставались (за исключением нескольких городов Северной Европы подобных Парижу и Лондону) глубоко набожными или суеверными людьми.

Но даже и в средних классах не наблюдалось открытой враждебности по отношению к религии, хотя идеология рационализма прогрессивно мыслящих, нетрадиционного Просвещения хорошо вписывалась в систему координат растущего среднего класса. Он был связан с аристократией и безнравственностью, присущей знати. И в самом деле, первые действительно свободомыслящие люди, вольнодумцы середины XVII в., жили согласно дополнительному значению их имени: в Дон-Жуане Мольера изображены не только сочетание атеизма и сексуальной свободы, но и ужас, который от этого испытывали почтенные буржуа. Хотя и для парадокса были основания (особенно характерные для XVII в.) в том, что интеллектуально более дерзкие мыслители, которые таким образом опережали, ускоряли приход идеологии более позднего среднего класса, Бэкон[179] и Гоббс[180], как личности ассоциировались со старым и коррумпированным обществом. Армии растущего среднего класса нуждались в дисциплине и организации сильной и преданной морали. Теоретически агностицизм или атеизм отвечал их требованиям, а христианство им было не нужно, и философы XVIII в. не уставали показывать, что естественная мораль (которую демонстрировали благородные дикари) и высокие качества личности, присущие свободным мыслителям, были лучше христианства. Но на практике испытанные преимущества старых религий и ужасный риск запрета каких-либо сверхъестественных санкций морали был огромен не только для рабочей бедноты, которая из-за своей ограниченности не могла обходиться без суеверий, но и для среднего класса.

Постреволюционные поколения во Франции прилагали немалые усилия для создания буржуазной нехристианской морали, которая могла бы заменить христианскую при помощи «культа верховного существа», исповедуемого Руссо, а также различных псевдорелигий, построенных на рациональной нехристианской основе, но все же, создавая инструмент ритуала и культов (сенсимонисты и «религия гуманности» Конта[181]). Обычно попытка создания внешних форм старых религиозных культов запрещалась, но не попытка создать формальную светскую мораль (основанную на различных моральных концепциях, таких как солидарность) и более всего — светскую копию духовенства, школьных учителей. Французский учитель, бедный, беспомощный, пичкающий учеников каждой деревни римской моралью революции и республики, официальный соперник сельского кюре, не был на высоте, пока не пришла Третья республика, которая разрешила политические проблемы создания буржуазной стабильности на основании социальной революции на целых 70 лет. Но о нем уже говорилось в Законе Кондорсе 1792 г., который устанавливал, что «лица, которым поручено обучение в первых классах, будут называться учителями, повторяя с Цицерона и Салюстия, которые говорили об «учреждении общественной собственности» и «учреждении морали общественной собственности»{199}.

Буржуазия, таким образом, была разделена на тех, кто придерживался взглядов меньшинства откровенных вольнодумцев, и тех, кто поддерживал большинство набожных протестантов, иудеев, католиков. Тем не менее новым в истории было то, что сектор свободомыслия был несравненно динамичнее и эффективнее. Хотя в некоторые периоды времени религия оставалась очень сильной и мощь ее возрастала, она уже больше не доминировала, а отступала и осталась в таком положении в мире, измененном двойственной революцией. Нет сомнения в том, что подавляющее большинство граждан США были верующими той или иной религии, в основном они были протестантами, но конституция республики, несмотря на все усилия изменить ее, была построена по принципу агностицизма. Не сомневаемся мы и в том, что британский средний класс нашего периода — в основном благочестивые протестанты, но меньшинство агностиков-либералов среди них постоянно растет. Бентам создавал в свою эпоху больше современных институтов, чем Уилиберфорс[182].

Наиболее важным результатом явилась победа светской идеологии над религиозной. В результате