Черная шаль - Иван Иванович Макаров

а он ушел смотреть водокачку, а там открыто и громко хвалил изобретателей. Авдотье туда ходить было не к чему из-за расстройства с колхозницами. Она осталась и теперь беспокоилась, что не потрафила на благодетеля.

— Лопаешь хлеб и лопай, — огрызнулась она в ответ сыну.

Андрюша смолчал, мать прибавила вызывающе:

— Отчетливый какой хозяин. Отчего такие нарождаются, слепые дунди.

Родился Андрюша не слепым: на третьем годке затяжная корь сожрала голубую ясность его глаз. Это знала и мать, упрекнувшая сына в слепорождении, а от нее и он. Андрюша не рассердился на мать, но печальней, чем обычно, сказал:

— Не со зла говорю, что отчетливости нет. В колхозе, может, хоть филенкой обобьют нам стены. Изба, а гудит, как колокол. Вслушивайся… — он ударил кулаком в звонкие лесины, сел на лавку и сосредоточился.

Но матери почему-то вдруг потребовалось мыть лавку, и она прогнала его с места.

— Одайся, дундя! — крикнула она. — Иди, вон, голубя вертихвосткина пускать.

Андрюша постоял минутку в раздумье, потом ощупью отыскал китайскую флейту и позвал голубя.

— Гурля… гурля… гур-гур-гуль…

На улице, когда он запустил голубя, его окружили ребятишки, упрашивая Андрюшу позволить им хоть по разику дунуть в дудочку.

Он им сказал строго:

— Который гомонить будет — прогоню.

Потом сходил в избу за гармонью — Андрюша полюбил, вслушиваясь в тихие рассыпающиеся звуки флейты, не играть, а только перебирать слепыми пальцами лады полубаяна. Возвращаясь на улицу, он снова заметил матери:

— Тебе ж красивей, если нам стены филенкой обошьют. Неужели весь век в колоколе жить собираешься?

Мать сердито шлепнула мокрой тряпкой по лавке и, подбоченясь, крикнула:

— Отвяжись, дундя слепая!

Слепые никогда не бывают злыми. Но на следующий день утром Андрюша-гармонист разозлился на мать. Он еще с постели начал убеждать ее относительно того, что в колхозе стены их избы, наверное, обошьют филенкой. А она опять упрекнула его за слепоту.

Разозлившись, Андрюша все же не подал виду и дождался, когда мать затопила печь. Тогда он решил исполнить то, что задумал еще давно, в первые дни размолвки с матерью: он надел поддевку, хотя утро было сухое и знойное, залез на крышу и, пустив голубя, уселся на кирпичную трубу, вдавшись в нее задом. Потом распахнул поддевку и, благодушно отдуваясь, стал прислушиваться к голубю и тихо насвистывать.

Печь топилась торфом — вонючий, непроницаемый дым заслонил избу и садил густыми струями изо всех щелей. Авдотья решила, что в трубе свили гнездо галки, и стала кричать сыну, чтобы он разорил галок.

Сын не отзывался, она выскочила на улицу и только тут заметила озорство сына. Дым так разъел ей глаза и расстроил ее, что она тотчас же заголосила, причитая и бранясь:

— Ах ты, дундя слепая, дундя!

Услышав мать, Андрюша сверху спросил спокойным, толстым голосом:

— Записываться будешь, окончательно тебя спрашиваю?

Тут и произошло главное, что, однако, осталось сокровенной тайной Андрюши. Убеждая мать в преимуществе филенчатых стен, Андрюша прибегал к хитрости, полагая, что она польстится на помощь. Сам он, однако, стенами интересовался мало, но тянулся к колхозу чувством совсем неясным, которого не понял, и для краткости решил, что таково его «душевное присутствие», выражая этим свое настроение. Обездоленному Андрюше казалось утешением все новое, а особенно колхоз, в котором, по мнению кузнеца Петрана, заключается «окончательный выход для невозможных».

— Слепая дундя! — закричала мать. — Через тебя, улогова, может, я и не записываюсь. Кто же меня с таким нахлебником возьмет? Заладил свое, дундя улогая. Туда трудовой нужен, а не слепырь.

Андрюша сразу поник и стал подсвистывать голубя домой. Озадаченный, он по-прежнему сидел на трубе, но теперь уж не по злобе на мать, а лишь от забывчивости: он ни разу не подумал о том, зачем, собственно, колхоз возьмет его к себе.

— Слезай, нечистая сила, а то вот камелюшкой снесу, — грозилась мать.

Тогда Андрюша решил, что во всем виновата она. Он уселся еще плотнее, «прогнал» снова голубя и отказал:

— Не слезу.

— Гармонь расшибу пойду, нечистая сила! Слазь! — разгоралась мать.

— Гармонь казенная, мамка. Расшибешь — в ответе будешь, — тихо разъяснил Андрюша.

Мать поспешно скрылась. А он подумал, что мать и вправду может осерчать и искалечить полубаян, и слез. Когда в избу вошел сын, мать возилась у печки и не проронила ни звука.

Это еще больше растревожило Андрюшу. Он упал на постель и, кутаясь в поддевку, вдруг всхлипнул, а потом завыл грубым и ровным голосом.

Мать не подошла к нему, но тоже вдруг заплакала, прислонясь к чулану. Плакала она тихо, без всхлипывания, часто вытирая глаза грязной и шершавой ладонью.

Больше недели изо дня в день Андрюша-гармонист тихо ходил по колхозному полю, стараясь ни с кем не встречаться и никому не мешать. Бурая земля теперь почти сплошь была засажена капустой; лунки были только что политы и чернели под свежими, бодро зеленеющими ростками.

На тринадцатый день после открытия оросительной водокачки ждали дождя: уже два дня как по утрам потягивал ветерок, небо начало помолаживаться, задергиваясь длинными, бледными полосами, похожими на Млечный Путь. На тринадцатый день начало беспощадно парить, загромоздились частые лиловые, с белоснежными краями облака, заволакивая синие прорывы неба.

Почувствовав усталость, Андрюша-гармонист отошел в сторонку, ближе к выгоревшему Олеху, и сел там на бугорке, прислушиваясь к редким крикам работающих и к постоянному тихому шелесту воды в корытах.

Колхозники спешили посадить свеклу и тыкву. Вода уже приелась им и не возбуждала их. Они изнурились, работали теперь напряженно, молча и зло. Чаще всего Андрюша слышал голос учителя: Василий Ипполитович то и дело поправлял колхозников, браня их за частый посев.

— Сортированные же, — разъяснял он, — девяносто три процента всхожести. Чего вы их рассыпаете. Опять… Опять…

Он торопился и торопил других, убеждая окончить посадку, и уверял, что дождь обязательно хлынет. Потом по земле быстро проплыла большая тень облака и совсем закрыла солнце. Потянуло прохладой. Андрюша внезапно решил, что дождь непременно и скоро пойдет, и колхозники не успеют окончить посадку. Он встревоженно поднялся и сказал негромко, как будто учитель стоит рядом и все слышит:

— Василий Ипполитович, душевного присутствия нет у них. Устали день-деньской.

В этот миг у него созрело решение. Он оживился, быстро продвинулся вперед к полю и закричал учителю:

— Василий Ипполитович, сейчас… Сейчас я прибегу-у…

Учитель не расслышал и переспросил:

— А-а? — и опять заторопил колхозников.

Андрюша пошел по направлению к дому. Было поразительно, как он мог так быстро двигаться, едва касаясь палочкой земли и вытянув вперед руку, как бы ощупывая воздух. Ухода его никто не заметил. Не заметил его