Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель

При следующей встрече министр доложил Царю, что дорогу построить можно и что она будет стоить определенную сумму денег.

– Будет ли дорога тогда принадлежать правительству? – спросил Царь.

Царю сказали, что дорога будет принадлежать частной компании.

– Почему мы платим, если дорога будет принадлежать им?

– Потому что она строится не для нужд компании.

– Глупость, – сказал Царь.

– Мы не можем заставить их строить, если мы не заплатим деньги.

– Что! – вскричал Царь. – В моей стране, где я Царь, я не могу владеть собственной дорогой?! Я заставлю их выложить деньги!

Накануне гибели

Представить себе, с каким опасением смотрела Европа на такого рода соседство, нетрудно. Всем казалось, что под владычеством такого самодержца общественная жизнь как будто успокоилась и ничего больше не происходит. Но это было только поверхностным впечатлением. Ненависть оппозиционно настроенных кругов не стала слабее, а возросла до уровня взрыва. Здравомыслящие и либерально настроенные круги и представители земства стушевались, и их присутствие в общественной жизни стало почти незаметным. Они привыкли к усталости, глядя, как правительство давило каждую независимую мысль и каждое независимое усилие… Крепостники от власти, поддерживающие автократию, осмелели и появились на подмостках сцены с видом победителей. Настало время «Святой дружины»[22], добровольных шпионов, охраны, чиновников-провокаторов. Гниение традиций, которые до тех пор поддерживали нравственный статус и человеческие ценности, началось. Наступила эпоха прославления личной наживы. Семена, давшие всходы четверть века спустя, были посеяны именно тогда.

К концу правления Александра III русское общество и задумывающиеся люди понимали, что автократия свой век отжила и быстро приближается к своему концу.

По этому поводу я вспоминаю мою последнюю встречу со Скобелевым. Он тогда только что вернулся из Текинского похода. Я встретил его у Дохтурова, где также были граф Воронцов-Дашков[23] и Черевин, самые близкие люди к Александру III. Мы говорили о положении дел в стране. Воронцов и Черевин, казалось, были настроены оптимистически, однако нетрудно было понять, что говорили они так для нашего успокоения, но в душе не были уверены, что все обстоит благополучно.

Когда все уехали, Скобелев принялся шагать по комнате и расправлять свои баки.

– Пусть себе толкуют. Слыхали уже эту песнь. А все-таки в конце концов вся их лавочка полетит тормашками вверх.

Мнение и Дохтурова, и Скобелева об Александре III я давно знал. Дохтуров, близко знавший Государя, знал ему и цену, но, как человек крайне уравновешенный, старался к вопросу относиться по возможности объективно. Скобелев Александра презирал и ненавидел.

– Полетит, – смакуя каждый слог, повторил он, – и скатертью дорога. Я, по крайней мере, ничего против этого лично иметь не буду.

– Полететь полетят, – сказал Дохтуров, – но радоваться этому едва ли приходится. Что мы с тобой полетим с ними, еще полбеды, – а того смотри, и Россия полетит…

– Вздор, – прервал Скобелев, – династии меняются или исчезают, а нации бессмертны.

– Бывали и нации, которые как таковые распадались, – сказал Дохтуров. – Но не об этом речь. Дело в том, что, если Россия и уцелеет, мне лично совсем полететь не хочется.

– И не летай, никто не велит.

– Как не велит? Во-первых, я враг всяких революций, верю только в эволюцию и, конечно, против революции буду бороться, и, кроме того, я солдат и как таковой буду руководствоваться не моими личными симпатиями, а долгом, как и ты, полагаю?

– Я? – почти крикнул Скобелев, но одумался. – В революциях, дружище, стратегическую обстановку подготовляют политики, а нам, военным, в случае чего предстоять будет одна тактическая задача. А вопросы тактики, как ты сам знаешь, не предрешаются, а решаются во время самого боя, и предрешать их нельзя.

Через несколько недель после этой встречи Скобелев внезапно умер; он умер в Москве после обеда, на вершине своей славы. Противоречивые рассказы о его смерти продолжаются по сей день.

В городском совете

Вскоре после смерти Байкова меня и других независимых людей выбрали в городской совет, в котором, как это принято говорить, повеяло свежим ветром. Вдруг все стало меняться. Городские дела больше не решались единогласным голосованием – голосование стало живым и шумным процессом, в котором появились голоса оппозиции. Оппозиция, как правило, ничего по существу изменить не могла, но тем не менее обсуждаемый вопрос вызывал к жизни противоположные мнения, жители города перестали принимать все на веру, выслушивали несогласных и спорили. Мнение оппозиции регистрировали в протоколах заседания. Население Ростова начало обращать внимание на то, что происходит в городской думе, и вскоре на ее заседаниях стало людно. Проводить втихую не выдерживающие яркого дневного света дела становилось все труднее. Прошло еще немного времени, и нашу сторону приняли многие жители города и некоторые газеты, выходившие в Ростове, а затем к нам присоединились и некоторые независимые члены городской думы. Постепенно с новым направлением стали считаться. Чтобы показать, что с нами считаются, нас стали выбирать в различные комитеты, и я таким образом оказался во главе инспекционной комиссии[24]. Комиссия эта раньше имела номинальное значение, деятельность ее исчерпывалась отчетом, на котором стояла резолюция: «Нарушений не имеется». На этот раз в конце года обширный и подробный отчет о работе разных отделов городского управления был разослан всем членам думы. Странно было, когда некоторые члены думы писали о нарушениях, которые допустили при исполнении своих обязанностей. Наша комиссия должна была проверить справедливость их саморазоблачений. В результате проверки разразился большой скандал. В конце концов городская дума с небольшим перевесом голосов утвердила финансовый отчет городского управления. При последующих выборах некоторые прежние лидеры остались за бортом, на их место избрали немало молодых образованных людей, чего раньше и представить было невозможно.

Но мы рано праздновали победу. Город перестал быть дойной коровой для местных кулаков, теперь он стал дойной коровой для нового городского совета. Новые молодые люди с университетским образованием оказались такими же детьми тьмы, какими были необразованные, только более остроумными. Произошло то же самое, что потом повторилось во время «великой русской революции»: одно зло было уничтожено и немедленно заменено другим.

К счастью, наши «общественные силы» отнюдь не готовы рисковать собственным благополучием, как доказали последующие события. Когда они почувствовали, что за их действиями следят, они начали сдерживать свои аппетиты и дела пошли лучше, чем можно было ожидать. Крали столько, сколько было возможно, но работа делалась, другими словами, многое стало изменяться к лучшему.

В конце 1880-х верховная власть объявила Ростов-на-Дону вместе со всей Россией политически неблагонадежным, и чтобы сделать надзор более