Воспоминания. От крепостного права до большевиков - Николай Егорович Врангель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Закончив столь успешно с Закавказьем, Победоносцев свою деятельность перенес в Тверскую, Кубанскую и Донскую области. Всюду начали шнырять «миссионеры внутренней миссии», своего рода духовные шпики-ищейки, и духовные дела о совращениях и отпадениях от православия, оканчивающиеся в случае обвинительного вердикта ссылкой на каторгу или поселение, в случае оправдательного вердикта – административной высылкой из края, стали плодиться и множиться. Дела эти подлежали решению не присяжных заседателей, а коронного суда, и в большинстве случаев приговоры были обвинительные. Разгром сектантства был полный.
Мне самому в качестве почетного мирового судьи пришлось раз быть в составе такого суда. Обвинялась молодая крестьянка, бывшая замужем вторым браком за молоканином, в совращении от православия своей трехлетней дочери от первого брака с православным. Состав преступления состоял в том, что мать, не имея на кого оставить ребенка, брала его с собой в молитвенные собрания молокан. К счастью, на этот раз приговор, несмотря на все старания прокурора, был оправдательный. Но даже и тогда обвинитель не согласился, и чем закончилось дело – не знаю.
Богач старик Мазаев[11], о котором я уже упомянул, приобрел недалеко от Новочеркасска известное имение атамана графа Платова[12] «Крепкое» и поселился в нем, оставив своих сыновей хозяйничать в Терской области. В графских палатах старик миллионер продолжал жить патриархально, как жил и прежде, каждый вечер собирая вокруг себя своих многочисленных приказчиков и служащих (всех молокан) для совместной молитвы и беседы. Мазаев был человек хотя и малограмотный, но выдающегося ума, очень сведущий в церковных вопросах. Неоднократно высшее православное духовенство приглашало его принять участие в диспутах на религиозные темы, но он из предосторожности всегда от этого уклонялся.
И вот он получает письмо от знакомого священника с просьбой оказать гостеприимство миссионеру. Гость приезжает, живет несколько дней; вечером со всеми остальными участвует в вечерних собраниях. А по его отбытии против Мазаева возбуждается дело по обвинению в совращении от православия. «Глупый, нелепый донос»,скажете вы. Да, но он кончился для Мазаева приговором в каторжные работы. К счастью, у миллионеров всегда есть сильные покровители, и ему исходатайствовали Высочайшее помилование.
Я остановился дольше, чем следовало бы, на религиозных гонениях. Современникам о них и так достаточно известно, и история о них не умолчит. Но и в этих воспоминаниях упомянуть о них уместно. Прошлое – начало настоящего и будущего, и только отметив, что происходило тогда в нашей стране, которой так поразительно не повезло, можно понять, что происходит с ней сейчас.
Страсть к опеке
Еще одно слово в связи с Ростовом и Кубанью. Нас, русских, упрекают в отсутствии инициативы и предприимчивости, и я сам в этих записках не раз повторю это обвинение. Я от него и теперь не отказываюсь, но, обвиняя, должен привести и смягчающие вину обстоятельства. Наше недальновидное, заскорузлое чиновничество, как тупоумная нянька, боясь, чтобы ребенок не упал и не ушибся, в течение двух столетий не спускало русского человека с помочей и довело его до того, что двигаться самостоятельно он и не пытался. Между тем и Ростов и Кубань показали, что, предоставленный самому себе, он достигает гораздо большего, чем при вредной помощи неразумных опекунов. О том, что наше чиновничество имело специальностью быть тушителем всякого живого огня, известно всем, за исключением, конечно, самих господ чиновников, которые об этом никогда даже не догадывались, и потому на это еще раз напирать, быть может, излишне. Но не могу удержаться и расскажу эпизод, свидетельствующий, с каким опасением люди дела относились ко всякому вмешательству администрации.
На память мне приходит особенно удачный пример. За несколько лет до революции в «Вестнике Европы» появились письма из Калифорнии, напечатанные под псевдонимом Тверской[13] и обратившие на себя всеобщее внимание. Автор, бывший русский предводитель дворянства, потеряв в России свое состояние, ни с чем переехал в Америку, где, начав простым рабочим, кончил владельцем нескольких железных дорог и крупным миллионером и при этом пользовался репутацией знающего и честного человека. Министр государственных имуществ Ермолов[14] прочитал эти «Письма» и автором, как и многие другие, заинтересовался. Он начал переписываться с Тверским. У казны на реке Кодар, впадающей в Черное море севернее Поти, были громадные леса, которые не эксплуатировались, невзирая на то что в близлежащем Батуме спрос на лес был значительный и лес туда доставляли за много тысяч верст из Вятки. Ермолов написал Тверскому об этих лесах и попросил совета. Тверской прислал план разработок и составил примерный бюджет, но бюджет оказался таким значительным, что Ермолов не был уверен, что сможет найти необходимые деньги. Он предложил Тверскому взять это дело в руки за его собственный счет и риск с определенной уплатой в пользу казны. Был послан и проект договора. И Тверской без всяких возражений согласился на все условия, но потребовал одного: он предоставлял министерству право контролировать каким ему заблагорассудится способом количество и качество вывозимого леса, но просил, чтобы ни один чиновник не вмешивался в само дело и ни под каким предлогом ни на лесопильные заводы, ни в леса, предоставленные Тверскому, не смел даже входить.
Ермолов оскорбился, и на этом дело закончилось[15].
Русское общество пароходства и торговли
Первые десять лет моей жизни в Ростове-на-Дону работа в компании занимала все мое время. Каждый день появлялись новые заботы и возникали новые, требовавшие постоянного внимания и участия проблемы. С председателем Русского общества пароходства и торговли, адмиралом Николаем Матвеевичем Чихачевым, мы сработались, и надо сказать, что работа с ним была удовольствием. В нем не было ничего от бюрократа; он был живым и энергичным человеком, умным, инициативным и с хорошей русской смекалкой. Самое же главное, работал он не потому, что от этого могла получиться какая-нибудь польза для него лично, а просто потому, что любил работу как таковую и себя в ней видел не дельцом, а человеком общественным. На свою работу он смотрел как на важное для России дело.
Значение РОПИТа для развития Юга России было огромно. Казалось иногда, что весь торговый мир России сговорился оказать поддержку Обществу, и действительно, многие занимавшиеся производством и экспортом предприятия своим возникновением и развитием были обязаны РОПИТу. К сожалению, Чихачев
