Правда о Портъ-Артуре Часть I - E. Ножинъ

Когда я вернулся къ Кондратенко и уселся вместе съ нимъ, пулеметъ открылъ огонь на этотъ разъ удачно. Спасло насъ одно – обрывъ, за которымъ мы сидели.

Свинцовая струя то стуча впивалась въ вершину обрыва – этотъ убійственный стукъ отдавался намъ въ спину – то стремилась черезъ гребень и впивалась въ долину близко отъ насъ, непосредственно за стрелками, прижавшимися къ берегу долины. Ихъ тоже спасалъ обрывъ.

Лишь только начался этотъ оригинальный душъ, какъ передъ нами предсталъ капитанъ Желтенко, а за нимъ бегомъ спускалась рота.

– Что же это? только и сказалъ Кондратенко.

– Кругомъ смерть, немыслимо, невозможно, даромъ гибель людей, ваше превосходительство – еле переводя духъ, говорилъ капитанъ и, забывъ въ своемъ волненіи о необходимости приложить руку къ козырьку, вытиралъ потъ съ своего победнаго лба и въ довершеніе всего селъ чуть ли не рядомъ съ генераломъ.

Семеновъ молчалъ хмуро.

Кондратенко ничего не прибавилъ, но взглядъ, которымъ онъ подарилъ капитана Желтенко, сказалъ все.

Несмотря на всю мягкость своей человечной, любящей, отзывчивой природы, Романъ Исидоровичъ не въ силахъ былъ скрыть своей брезгливости при виде такой непристойности ротнаго командира.

А пулеметъ то замолчитъ, то опять зата-та-такаетъ.

Очевидно, съ вершины заметили расположенныя внизу роты.

Когда прекращался отвратительно страшный ритмъ пулемета, раздавались невинные, въ сравненіи съ нимъ, отдельные выстрелы стрелковъ.

– Ваше превосходительство, вамъ нельзя рисковать собой, здесь вы безусловно подвергаетесь смертельной опасности. Вамъ не следуетъ здесь оставаться. Нужно вернуться въ устье Литангоуской долины и оттуда руководить обороной.

Я тоже очень энергично присоединился къ мненію Семенова.

Романъ Исидоровичъ какъ будто не слушалъ насъ. Ему, видимо, очень не хотелось уезжать отсюда.

Мы оба горячо стали уговаривать Кондратенко уехать отсюда.

– Ну, давайте коней, наконецъ согласился Кондратенко. А роте непременно атаковать вершину. Этотъ пулеметъ много намъ можетъ напортить.

Сели на коней и тронулись, конвой изъ казаковъ за нами. Встречаемъ какую-то роту, ротнаго командира нетъ.

– Куда?

– Идемъ пулеметы брать.

– Да вы должны давно наверху быть.

– Мы спустились – и въ обходъ.

– А где командиръ? горячился Семеновъ.

Кондратенко молчалъ.

– Позвать ротнаго командира.

Несколько стрелковъ бросились наверхъ. Навстречу бежалъ ротный командиръ.

– Почему ваша рота здесь? Вамъ приказано атаковать пулеметъ. Потомъ поздно будетъ. Ведите роту.

Рота зашумела. Уставшіе, измученные люди пошли брать пулеметъ – это ужаснейшее орудіе истребленія.

Кондратенко молчалъ – провожая ихъ взглядомъ.

– Стрелки, съ Богомъ, молодцами! большую подмогу окажете.

Пулеметъ опять затрещалъ.

Я никогда не забуду этого тона, взгляда, которыми благодарилъ Кондратенко поднимавшихся подъ огнемъ пулемета въ гору людей.

Наверное, такъ отецъ смотритъ на сына, провожая его на войну.

Намъ предстояло переехать долину. Казачій офицеръ предложилъ ехать кругомъ.

– Вы и конвой обходомъ, а мы напрямки – спокойно ответилъ Кондратенко.

Полный месяцъ какъ нарочно выплылъ изъ облаковъ. Шагомъ двинулись впередъ, сзади лишь несколько охотниковъ.

Лишь только выехали на середину долины, ожесточенно зата-та-кало несколько пулеметовъ.

Черезъ голову засвистели пули, падая впереди.

Перешли на рысь.

Огонь усилился. Очевидно, насъ заметили.

Свинцовая струя предназначалась намъ.

Генералъ не обращалъ ни малейшаго вниманія на явную опасность, не менялъ алліора, спокойно говорилъ о необходимости отступить.

Семеновъ энергично протестовалъ, доказывая, что мы можемъ еще держаться.

Семеновъ ехалъ слева, Кондратенко и я справа.

Не знаю, что чувствовали они, но мое состояніе духа было не изъ завидныхъ.

Свинцовая струя падала то впереди, то сзади насъ. Японцы поливали долину съ жестокимъ намереніемъ и насъ окатить свинцовымъ душемъ.

Скрывшійся месяцъ мешалъ имъ взять верный прицелъ.

Семеновъ продолжалъ горячо доказывать, что отступать нельзя.

Кондратенко слушалъ.

– А какъ вы думаете? обратился онъ ко мне. Каково настроеніе войскъ? Выдержатъ они завтра бой, можетъ быть, они дрогнутъ?

Меня ошеломилъ этотъ вопросъ.

– Люди страшно утомлены, резервовъ нетъ, поддержать нечемъ – продолжалъ генералъ.

Я ответилъ совершенно искренно: впечатленія за два дня боя привели меня къ убежденію, что завтра люди не выдержатъ. Весь сегодняшній день говоритъ за то, что держаться подъ такимъ страшнымъ артиллерійскимъ огнемъ въ неглубокихъ и уже разрушенныхъ рвахъ немыслимо. Завтра противникъ задавитъ огнемъ, безусловно прорвется не въ одномъ, а въ несколькихъ местахъ.

По моему – отступить необходимо.

Полковникъ Семеновъ зло на меня посмотрелъ и, какъ бы не слышавъ моихъ словъ, опять сталъ доказывать свое.

Я слегка отсталъ – мы въезжали въ устье Литангоу и очутились въ тени.

Пулеметъ умолкъ.

Спешившись у скалы, генералъ Кондратенко селъ за однимъ изъ ея уступовъ у импровизированнаго стола съ разложенной картой и при тускломъ, слегка колеблющемся пламени свечи продолжалъ съ полковникомъ Семеновымъ совещаться.

Я, завернувшись въ бурку, старался задремать. Не спалось. Впереди день, котораго еще не было. Сумеемъ ли мы отступить? Не повторится ли то, что уже было на Киньжоу? Одинъ неосторожный шагъ – начнется паника.

Кондратенко и Семеновъ разсуждаютъ за картой.

Офицеры группами и въ одиночку стоятъ, ходятъ. Видимо, все волнуются – чемъ решитъ Кондратенко?

Я понималъ, что въ ихъ рукахъ находится жизнь и смерть несколькихъ тысячъ людей. Понималъ, что предстоитъ решить серьезный вопросъ, усложнявшійся еще темъ, что Стессель настаиваетъ на завтрашнемъ бое.

Но я верилъ, что они въ конце концовъ последуютъ веленію разсудка, который подсказывалъ, что умело организованное и во-время произведенное отступленіе не испортитъ дела дальнейшей обороны и спасетъ не одну жизнь.

Я воочію убедился, какую цену въ боевой, тревожной обстановке имеетъ хладнокровіе и присутствіе духа старшаго начальника.

Постепенное отступленіе къ эспланаде крепости входило въ программу нашихъ операцій.

Нужно было только умело и во-время отступить. Умелое отступленіе никогда не вызоветъ деморализаціи солдатъ, темъ более, что каждый изъ нихъ отлично понималъ, что рано или поздно нужно будетъ отступить.

Всемъ до очевидности было ясно, что, не трогая резервовъ изъ Артура, съ наличнымъ минимумомъ артиллеріи, держаться дольше на передовыхъ позиціяхъ было немыслимо.

Спустя какихъ-нибудь полчаса, въ скалу начали шлепаться изредка пули, потомъ все чаще, чаще. Ранило одну лошадь, другую.

Подходитъ одинъ офицеръ и докладываетъ:

– Ваше превосходительство, вотъ эта вершина тоже въ рукахъ японцевъ; они оттуда стреляютъ; очевидно, скоро будетъ пулеметъ.

Все встали, отделились отъ скалы.

– Которая? спрашиваетъ генералъ.

– Вотъ эти две и третья, самая высокая.

Пули участились, летели высоко.

– Но почему же мне не доносятъ?

Пули стали падать въ направленіи, где горела свеча. Подымался легкій туманъ. Японцы целили въ огонекъ. Я потушилъ свечу.

– Поручикъ Сенкевичъ, узнайте, что такое. Неужели они отобрать вершины не могутъ? Я положительно не понимаю, почему молчатъ начальники боевыхъ участковъ?- слегка возмущаясь, говорилъ Кондратенко.

Наконецъ со всехъ сторонъ начали поступать донесенія отъ частныхъ начальниковъ, что держаться очень трудно. Японцы не начали общаго наступленія, но форсируютъ некоторые участки. Несколько вершинъ въ ихъ рукахъ, отобрать безъ поддержекъ невозможно. На каждой изъ занятыхъ сопочекъ установлены пулеметы. По всей почти линіи залегли настолько близко, что слышенъ ихъ разговоръ. Люди утомлены, за нихъ не ручаются.

Положеніе съ каждой минутой становилось серьезней.

Въ общемъ резерве ни полвзвода.

Кондратенко колебался. Семеновъ теперь уже доказываетъ, что отступить необходимо. Кондратенко продолжалъ колебаться.

Ночь приходила къ концу.

Отдается распоряженіе капитану Успенскому отправиться къ Бутусову съ приказаніемъ немедленно выбить японцевъ съ позиціи капитана Пальчевскаго. Семеновъ вне себя подходитъ къ Загоровскому и, сжимая кулаки, говоритъ:

– Я положительно не понимаю упрямства Кондратенко. Это можетъ намъ стоить целаго отряда!

Пули начали посвистывать все чаще и чаще.

Ординарцы прибываютъ. Каждое донесеніе говоритъ, что держаться до утра немыслимо. Положеніе вещей очень тревожно.