Колокол по Хэму - Дэн Симмонс

Я ударил вновь, он выпустил мои руки, отпрянул назад, и я дважды попал кулаком ему в правое ухо. Ухо тут же начало расплываться, но я почувствовал, что его большие пальцы сделали свое дело — моя левая рука онемела, а в правой возникли жжение и пульсация, как будто я отлежал ее во сне.

Уроки чикагского детства явно пошли ему впрок.

Описывая круги, мы двинулись к бассейну. Хемингуэй тяжело дышал. Он наткнулся спиной на металлическое кресло и отшвырнул его прочь. В это мгновение я попытался провести комбинацию, но он отразил оба удара и, пока я отступал, угодил кулаком мне в лоб над левым глазом. Бровь сразу начала опухать, но не так быстро, чтобы глаз полностью заплыл, прежде чем кончится схватка.

Хемингуэй вновь вошел в клинч, хватая ртом воздух. Его пот и дыхание пахли джином.

Он сильно ударил справа, целясь мне в промежность, и наверняка превратил бы мои мужские сокровища в месиво, если бы я не отпрыгнул вверх и назад. Я подставил под удар внутреннюю часть бедра и почувствовал, как немеет моя правая нога; в ту же секунду левый кулак Хемингуэя врезался в мой правый висок с такой силой, что я закружился волчком.

Несколько мгновений я видел только красные искры и слышал рев и шум крови, водопадом низвергавшейся внутри черепа. Но я удержался на ногах и, как только прекратилось вращение, нанес правый апперкот в ту точку, где, по моим расчетам, должен был находиться противник.

Я промахнулся на несколько сантиметров, и все же мой кулак пробил его защиту и угодил ему в обнаженную грудь.

Сквозь рев крови в ушах звук удара показался мне грохотом молота на скотобойне.

Я отпрянул и закрылся, ожидая контратаки; я вновь отбросил в сторону кресло, затряс головой, чтобы прийти в себя, и надеясь, что не упаду в бассейн. Несколько секунд ничего не происходило, и за это время ко мне отчасти вернулось зрение, а шум крови утих. Хемингуэй стоял согнувшись, извергая содержимое желудка на камень. Его правое ухо распухло до непристойности и напоминало гроздь красного винограда, борода была испачкана кровью и блевотиной, а левый глаз почти закрылся от удара, которого я не мог припомнить.

Я чуть опустил руки, которыми прикрывал голову, и, подволакивая ноги, шагнул вперед, собираясь предложить ничью.

Все еще тужась от рвоты, Хемингуэй нанес справа удар наотмашь, который сорвал бы мою голову с плеч, если бы я не поднырнул под его кулак. Оставаясь в согнутом положении, я приблизился к нему и дважды ударил в живот.

Хемингуэй вцепился в мою рубашку, словно ища опоры, вздернул меня кверху, выпрямился и ударил лбом мне в подбородок.

У меня во рту хрустнул зуб. Я попытался отступить, но Хемингуэй вновь схватил меня левой рукой, правой круша мои ребра. Оскалив огромные зубы, он старался укусить меня за ухо и за горло. Я отбросил его двумя прямыми короткими резкими ударами в скулы и услышал, как трещит, разрываясь, моя рубашка. Хемингуэй раскрылся, и я без помех нанес сильный хук ему в солнечное сплетение, в последний момент сдержав силу удара, чтобы не убить его.

Он сложился пополам и зашатался, но не упал. Секунду спустя, задыхаясь и отступая назад, он наткнулся на металлическое кресло и тяжело рухнул на каменные плитки.

Я шагнул вперед, вытер кровь с левого глаза и замер в ожидании.

Хемингуэй медленно поднялся на оба колена, потом на одно и, наконец, на ноги. Его правое ухо вздулось и кровоточило, на правой скуле расплывался пурпурный синяк, левый глаз закрыла опухоль, губы и борода были покрыты кровью, а волосы на груди еще и блевотиной. Он ухмыльнулся, показав окровавленные зубы и, покачиваясь, двинулся вперед, вновь поднимая руки и сжимая распухшие кулаки.

Я схватил его за локти, подтянул к себе и зацепился подбородком за его плечо, чтобы он не мог боднуть или оттолкнуть меня.

— Мир? — выдохнул я.

— К черту... — прохрипел писатель и слабо ударил меня по ребрам.

Я отпихнул его, попытался провести свинг в окровавленный подбородок, промазал и упал на колено.

Хемингуэй сверху ударил меня по голове с такой силой, что в моих глазах вспыхнули искры, и уселся рядом на плитки.

— Берешь... назад., слова насчет «maricon»? — выдохнул он.

— Нет. — Проведя языком по вздувшимся губам и деснам, я нащупал осколок сломанного зуба и выплюнул его. — Идите к черту.

Хемингуэй рассмеялся, тут же умолк, ощупал ребра, сплюнул кровь и усмехнулся, на сей раз осторожнее.

— Muy buena pelea, — сказал он.

Я качнул головой и сразу пожалел об этом — окружающий мир накренился и поплыл перед глазами.

— Драка... не бывает... славной, — выдавил я, хватая ртом воздух. — Это пустая трата времени... и сил... — Я провел ладонью по губам. — А также зубов.

Я посмотрел на свои руки. Костяшки пальцев распухли и были исцарапаны. Казалось, по ним проехал небольшой автомобиль.

Хемингуэй перекатился на колени и двинулся ко мне.

Я тоже поднялся на колени, готовясь встретить его, но мои руки поднимались так медленно, словно к запястьям были приторочены свинцовые грузы. «Этому сукину сыну сорок три года, — подумал я. — Можно себе представить, как он боксировал в моем возрасте».

Хемингуэй неловко обхватил меня руками. Я ждал тычков ударов и вдруг почувствовал, что он похлопывает меня по спине. Он что-то говорил, но я не слышал его слов из-за водопада, который вновь зашумел у меня в голове.

— ..в дом, Джо. Марти оставила в холодильнике бифштексы, — сказал писатель. — И бутылку хорошего виски на льду.

— Вам хочется есть? — спросил я, пока мы помогали друг другу подняться на ноги, налегая друг на друга в поисках опоры.

Плитки у бассейна были забрызганы кровью, ветер трепал какие-то длинные синие ленты — я узнал в них остатки своей рубашки.

— Я голоден, как волк, — ответил Хемингуэй, разворачивая меня к двери дома. — Это и неудивительно. Мой желудок пуст.

Тем вечером Мария обращалась со мной еще заботливее, чем накануне.

— Бедный, бедный Хосе, — бормотала она, прикладывая холодные влажные полотенца к моим рукам, ребрам и лицу. — Я часто видела своих братьев в таком состоянии. Надеюсь, твоему противнику тоже досталось?

— Еще как. — Холодное полотенце коснулось моих избитых ребер, и я поморщился. Я лежал на спине в одних трусах.

На Марии была только просвечивающая ночная рубашка.

Фитиль в лампе был прикручен до минимума.

— На тебе осталось хотя бы одно живое место, Хосе? — прошептала девушка.

— Только одно, — ответил я.

— Покажи.

Я показал ей без помощи рук.

— Ты уверен, что оно не пострадало? — прошептала Мария. — Оно красное и воспаленное.

— Заткнись, — сказал я и осторожно уложил ее на себя.

— Мы не станем целоваться в губы, чтобы не потревожить твой рот, — шепнула она. — Но я могу целовать тебя в другие места, правда?

— Да, — ответил я.

— Нужно полечить твои опухоли.

— Заткнись, — повторил я.

Мы уснули только на рассвете.

На следующий день мальчики отправились рыбачить с Гестом, Ибарлусией и Синдбадом. Мы с Хемингуэем бродили по усадьбе, словно два восьмидесятилетних старика, переживших крушение поезда. Мы решили, что нам необходимо подкрепиться, и сошлись в том, что подкрепление должно быть жидким.

Откупорив вторую бутылку джина, мы заперли дверь и принялись за дела. Вскоре обеденный стол был завален картами. Хемингуэй искал лист номер 2682. Согласно легенде, изображенные на ней прибрежные воды были нанесены на карту в 1930 — 31 годах американским судном «Никомис».

— Долгота семьдесят шесть градусов, сорок восемь минут и тридцать секунд, — сказал Хемингуэй, сверившись с расшифрованным текстом и вновь повернувшись к карте. — Широта двадцать один градус двадцать пять минут. — Он постучал по бумаге распухшим пальцем. — Это Пойнт Рома, — сообщил он, подтверждая вывод, к которому мы пришли, изучая бортовые карты «Пилар».

Я вновь взглянул на карту. Пойнт Рома находился у северного побережья Кубы неподалеку от исследованных нами пещер. Его окружали крупные островки Сабинал, Гуахаба и Романо, к северо-западу располагался большой — Бахия де Нуэвитос. В этом районе «Южный крест» проходил морские испытания, а «Пилар» провела множество бесплодных дней.

— Идеальное место для высадки, — заметил Хемингуэй. — Побережье там практически пустынное, между Нуэвитос и Пуэрто-Падре ничего нет. Вход в бухту Манати имеет ширину от пяти до шести саженей, но с тех пор, как закрылась сахарная мельница в юго-западной части бухты, он значительно сузился. Во всем районе лишь несколько хижин, а на этом берегу вообще ничего. — Он обвел пальцем протоку, ведущую к Бахия Манати. — Подлодка наверняка выберет именно этот путь.

Я посмотрел на промеры глубины. У самого берега она составляла от пяти до восьми саженей, но уже в пятидесяти ярдах дно опускалось до ста девяносто пяти, а потом и двухсот двадцати пяти саженей. Субмарина могла легко проскользнуть мимо Пойнт Рома и Пойнт Иисус на расстоянии двухсот ярдов и войти в узкий канал, не опасаясь сесть на риф или песчаную отмель.