Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

трактовке весьма близкой к построениям представителей "теории родового быта" и проводит аналогии между Русью и Франкским королевством. По его мнению, "завещание" Ярослава Мудрого устанавливает порядок сеньориата, а до этого все братья были равны[1274]. Вряд ли можно отрицать родовой характер княжеской власти и значимость принципа родового старшинства. Но сводился ли только к ним порядок наследования? В этом следует усомниться. Сам А.В. Назаренко верно указывает на "принципиальное отличие" престолонаследования во Франкском государстве IХ в. и на Руси ХI в: "У франков обладание императорским титулом не было связано с владением какой-то определенной (так сказать, "стольной") областью…", тогда как на Руси "сеньориат был связан с обладанием богатым Киевским княжеством…"[1275]. Значит и в данном случае дело не только в родовом сюзеринитете, но и в городах, выстраивавшихся в иерархию "старших" и "младших", под которую подстраивалась и которой определялась, в значительной степени, родовая иерархия князей.

В литературе неоднократно обращалось внимание на особый статус Киева, Чернигова и Переяславля, их тесную взаимосвязь. Например, А.Н. Насонов усматривал в этих городах три главных центра "Русской земли"[1276]. В.Я. Петрухин, как мы видели, очень удачно охарактеризовал отношения между Киевом, Черниговом и Переяславлем как "триединство". Вместе с тем вести речь и о "трех главных центрах", и о "триединстве" городов применительно уже к началу Х в.[1277] (равно как и о княжеском домене) неправомочно. В.Я. Петрухин ссылается на договоры 911 и 944 г., в которых Киев, Чернигов и Переяславль упоминаются как главные русские города[1278]. Однако Переяславль был основан только в конце Х в. Владимиром Святославичем, а в разряд ведущих городов вошел еще позже. В договорах же налицо более поздние вставки, относящиеся к началу XII в., когда тексты договоров были переведены с греческого и вставлены в ПВЛ[1279]. Таким образом, в договорах Переяславль занял место, подобающее ему во второй половине XI — начале XII в.

О тесном взаимодействии Киева и Чернигова с начала формирования в Среднем Поднепровье "Русской земли" и вплоть до Батыева нашествия, о "коллективной ответственности" Ольговичей и Мономаховичей "за судьбы "Русской земли" и ее политических центров — Киева и Чернигова" — ведет речь П.П. Толочко[1280].

На наш взгляд, особая роль Киева, Чернигова и Переяславля, отмечаемая исследователями, определялась тем, что они сформировались на основе полянской земли — в территориальном, и норманно-полянского синтеза[1281] — в этнополитическом плане, что обеспечило господствующее положение региона в восточнославянском мире. Этим же обстоятельством (зона русо-полянского синтеза) и объясняется использование в летописях названия "Русская земля" в "узком смысле" применительно к Среднему Поднепровью. Поскольку господство над подвластными "племенами" поддерживалось усилиями всех русо-полянских центров, осуществлявших совместную их эксплуатацию, это обусловливало и особый характер отношений между этими центрами, и сохранение за крупнейшими из них ведущей роли в восточнославянском мире на протяжении ХI столетия[1282].

Большинство советских исследователей, касавшихся вопроса о двух значениях термина Русская земля, считали первичным узкое значение. Такой подход, с одной стороны, не оставлял для норманнской теории ни малейшего шанса. С другой, он логично объяснял процесс формирования широкого значения политонима Русь: по мере того, как под эгидой полян/росов формировалось раннегосударственное образование восточных славян, название господствующего племени переходило на все подконтрольные ему территории. Однако эта точка зрения не находит опору в источниках. Еще Д.С. Лихачев убедительно показал, что первичным было широкое значение, тогда как "более узкое значение слов "Русь" и "русьскый" получает распространение по преимуществу в период феодальной раздробленности — в XII и XIII вв."[1283]. После работы И.В. Ведюшкиной, впервые в научной практике осуществившей статистический анализ основного массива "содержащихся в древнейших сводах упоминаний о Руси, русине и чем бы то ни было русском"[1284], вывод о первичности использования термина Русь, Русская земля в широком смысле вряд ли может быть сколько-нибудь убедительно оспорен.

У исследователей до недавнего времени не было сомнений в том, что под широким значением понятий Русь и Русская земля следует понимать всю совокупность восточнославянских земель, объединенных некогда в составе единого Древнерусского государства, а впоследствии вступившего в период политической раздробленности. Иную точку зрения попытался недавно обосновать И.Н. Данилевский. По его мнению, широкое значение словосочетания Русская земля имело не этническую, не языковую, а конфессиональную основу. В числе главных доказательств исследователь приводит фрагмент Тверского летописного сборника, в котором сказано, что после взятия Царьграда турецкий султан "веры русскыа не преставил… а Русь к церквам ходят… а крещение русское есть"[1285]. Отдавая должное изобретательности автора, следует отметить, что данное известие свидетельствует больше в пользу высокого уровня (насколько это возможно для средневековья) этнического, чем конфессионального самосознания. Смысл такого восприятия православия — русская вера, потому что мы, русские, так веруем. В этом случае становится понятной замена первичного греческая вера, греческий закон (как первоначально воспринималось православие)[1286], на вторичное — русская вера. Если же мы примем позицию И.Н. Данилевского, получается: русские, потому что состоим в русской вере, приняли русское крещение. В этой связи непонятно, например, когда и каким образом, а главное, почему, греческая вера трансформировалась в русскую веру. Почему греки стали русью, а не русские греками. (Не говоря уже о том, от какой руси мы приняли русскую веру?)

В завершение позволим себе несколько замечаний в отношении остродискуссионной и болезненной для национального самосознания проблемы происхождение названия Русь, Русская земля. Полемика ведется на протяжении почти 3-х столетий[1287], и практически все это время наиболее обоснованной остается точка зрения, высказанная еще основателями норманнской теории, о северном происхождении термина: от финского Ruotsi (шведы), которое при переходе в слав. должна дать форму Русь (подобно тому, как фин. Suomi перешло в древнерус. Сумь). В последнее время эта точка зрения подверглась очередной атаке как с позиций ультра-радикальных антинорманнистов, так и со стороны весьма взвешенных и осторожных исследователей. Однако суть "претензий" к этой концепции и теми, и другими сводится к одному основному аргументу: поскольку де не найден удовлетворительный древнескандинавский прототип финскому Ruotsi, то и сама схема перехода Ruotsi в Русь несостоятельна[1288]. Не трудно заметить, что такой постановкой вопроса некорректно подменяются понятия: невозможностью убедительного для всех (как будто такое вообще возможно) объяснения происхождения одного из этнонимов, реально существующих до настоящего времени, доказывается невозможность заимствования данного этнонима (еще раз подчеркнем — реально существующего) другой языковой системой. Такой подход абсолютно некорректен и проблему трансформации финского Ruotsi в славянское Русь необходимо, здесь мы согласны с Г. Шраммом[1289], освободить от балласта