Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

не только на митинге, но еще и у себя в квартире. Это были попросту очень усталые люди, которым надо лечить детей, кормить котов, чинить канализацию, считать копейки до следующей пенсии.

Полемических перлов набралось изрядно, что у одной, что у другой стороны; однако досадно, что и у либералов, и у патриотов были общие приемы риторики. Усугублялось дело тем, что и звали ораторов одинаково: главным в патриотическом вещании был политолог по фамилии Киселев (Дмитрий), и главным в либеральном вещании был политолог по фамилии Киселев (Евгений); популярным телеведущим украинской свободной мысли был журналист Гордон (Дмитрий), и популярным ведущим патриотических сил был журналист Гордон (Александр); главным изданием либеральной прессы был еженедельник «Колокол-2», а главным телеканалом патриотического вещания стал «Царь-колокол». Борьба мнений, конечно, была беспощадной, но аргументы у той и другой стороны до обидного совпадали, и граждане (если их не оповещали заранее) терялись: а кого они, собственно, слушали? За красных надо кровь пролить или за белых?

Те, кто манипулировал сознанием людей — телеведущие, лидеры фракций, журналисты, разнокалиберные чиновники, — неумолимо двигали народ к большой войне, день ото дня разогревая страсти нации, а народ устал от войны еще до того, как большая война началась, и народ пережил все драматические эмоции столько раз, что добавить к переживаниям было нечего. Донбасс надоел. Так надоедает ежедневно стоять у постели умирающего и сострадать; ты все сострадаешь и сострадаешь, а он все стонет и стонет — тут поневоле устанешь.

Произвол полиции шокировал, но постоянно испытывать шок невозможно. И «демократы», и «патриоты» набрали столько акций и бондов гражданских чувств, скопили столько наличности убеждений, что девать их было решительно некуда, а купить на них было нечего.

Некий студент, взбудораженный демократическими лозунгами, швырнул пластиковую бутылку из-под кока-колы в полицейского и был приговорен к двум годам колонии; общественность негодовала. Но, с другой стороны, что такое «общественность» и что значит «негодовала»? Если речь о старухе Прыщовой и ее знакомой продавщице, так эти равнодушные бабки на происшествие внимания не обратили, а если говорить о модной столичной публике, о завсегдатаях концертных залов и рестораций, то количество обедающих и внимающих на убыль не пошло, переживания аппетит не испортили. Разве что разговор оживился ненадолго.

— Нет, вы подумайте! За то, что бросил пластиковую бутылку!

— Стаканчик бумажный!

— Бутылку!

— А в бутылке что? Коктейль Молотова?

— Если бы! Взорвать эту власть пора!

Однако не взрывали. И непонятно, кстати, было — кого именно надобно взрывать: обычно революции связаны со взрывами банков и расправой толпы над буржуями, но такого никто не планировал. Банки никто взрывать не собирался: в них хранились сбережения как патриотов, так и демократов, а вешать буржуев на фонарях — такое и в голову гражданам прийти не могло: буржуи платили им зарплату. Повесишь на фонаре буржуя, а кто ж тебе на ипотеку отстегнет? О, как хитро все переплетено в этой цивилизации: даже протест толком не организуешь, даже ленивый и подлый парламент не взорвешь. Степан Халтурин и Гай Фокс не нашли бы поддержки в яростной толпе ниспровергателей. Ниспровергать, конечно, необходимо, но с умом! Революции ненавидели и превыше всего ценили капитализм; одно подкачало: капитализм получился в России не вполне такой, как хотелось — у других-то капитализм поприятней будет, даешь капитализм с человеческим лицом! Рестораны работали исправно, и в большинстве модных мест приглашали на должность главного повара — итальянского или французского шефа; их творения хвалили как патриоты, так и демократы; а что до старухи Прыщовой, то ее вкусами никто не интересовался. Политические дебаты тянулись по тряской российской равнине, но вяло. Иные осуждали имперские настроения, другие им возражали: мол, Россия столь велика, что удержать распадающиеся регионы необходимо.

— Помните, тридцать лет назад страна расползлась, потом собрали… О боже, как надоело, ведь говорили про это уже сто раз!

— Вон в Каракалпакии опять волнения…

— А где же эта Каракалпакия, господи прости?

— А у Аральского моря!

— Так ведь нет давно Аральского моря, высохло!

— Аральского моря нет, а Каракалпакия есть! Вот и волнуются каракалпаки!

— Что ж, для них теперь новое море выкопать?! Как же надоела эта политика!

Политика годится для застольной беседы, но никак не больше, чем концертная программа или современное искусство. Граждане стали отвлекаться на насущные дела. Кто готовил пятнадцатое переиздание комментариев к воронежским тетрадям Мандельштама, кто размышлял над оригинальной постановкой пьесы «Не все коту масленица», кто просто скорбел — интеллигенция жила обычной своей, размеренно тусклой порядочной жизнью, без ярких (никому не нужных) вспышек, но и не сдавая рубежей. Резонно заметил куратор музея современного искусства Казило: «Искусство стоит над политикой, оно соединяет, а не разъединяет». А журналистика есть наиболее изощренное из искусств, а стало быть, в известном смысле, зоил стоит над политикой. Прикажут одобрить, так и одобрим; велят осудить — гневно осудим.

Так что арест Романа Кирилловича сенсацией не стал.

В сущности, Романа Кирилловича Рихтера арестовали за растрату в особо крупных размерах, и, хотя мыслящие люди понимали, что обвинение облыжно, но статья-то уголовная. Опричники явились за ученым по причине его антиимперских взглядов, дабы задавить демократию окончательно — это ясно, но денежки народные куда делись?

Газета «Колокол-2», издание, срывающее маски и ставящее точки над i, посвятила аж целую полосу аресту Романа Кирилловича. Главный редактор газеты Плескунов просчитал риски и созвонился с владельцем издания. Газета, выходящая на деньги генерала ГРУ в отставке, миллиардера и мецената Буйнославского, давно живущего в Швейцарии и владеющего сетью гостиниц в Анталии, заручилась согласием владельца. Следовало выступить против произвола, но соблюсти дипломатичную форму.

Пригласили юриста, господина Виталия Басистова, фигуру небезызвестную в адвокатских кругах столицы; Басистов пробежал глазами текст — нет ли нарушений цензуры. Адвокат рекомендовал убрать персональные выпады: не стоило, по его мнению, называть следователей «приспешниками кровопийцы», это можно толковать как оскорбление действующего президента. Избыточно резко сказано насчет того, что «только свободный ветер с Украины сможет разогнать тучи над российским болотом»; строго говоря, эта фраза из области метеорологии, не относится к делу. Также не следует указывать на то, что министр внутренних дел — вор; факт сей не доказан и не имеет отношения к растрате. Лучше обойти вопрос о пропавших деньгах вовсе. Замечания адвоката учли. Публицист ограничился замечаниями общего характера, сделав темой ущербность русской культуры в целом.

Публицист Клара Куркулис во вверенной ей колонке буквально отхлестала российские правоохранительные органы по щекам, но так, что придраться было не к чему. «Опричники, имперцы, общественность обращается к вам с вопросом: доколе? Лично мне уже стыдно говорить и писать по-русски!» Клара Куркулис славилась убийственными статьями — если после ее колонок