Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

— Кому это они «свои»? — говорила грубая Прыщова. — Мне вон кота кормить нечем, квартиру отбирают, прибавку к пенсии обещали — ну и раскошелились на пачку пельменей. Это кого же я теперь должна не бросать? Мне кот — свой, а эти уроды в Донецке — они мне сбоку припека.

Россия ли отправила на Донбасс диверсионные отряды (как считали люди, наделенные гражданским сознанием западного образца) или восстали исконно русские обитатели донбасских степей и шахтеры (как утверждали русские патриоты) — теперь было не столь важно: равномерно тлела гражданская война и к вечно тлеющей войне люди привыкли. То снаряд с украинской стороны в Донецк прилетит, то донецкие ополченцы выстрелят из гранатомета в сторону Украины — об этих казусах журналисты рапортовали регулярно, но не забывали и о гала-концертах, и о презентациях новых ресторанов. То пятерых школьников в Донецке кассетной бомбой убьет возле киоска с мороженым, то старушка пойдет в булочную, а в окно влетит граната и разорвет старушку на части вместе с буханкой — слушать этакое неприятно; но, будем откровенны, про аварии на дорогах слушать тоже нерадостно. От трагических новостей устаешь, и даже те, кто не хотел прослыть черствым обывателем, порой посещали рестораны в то время, когда Донецк бомбили силы украинской армии или когда так называемые «ополченцы» стреляли по украинским позициям.

Интерес к «донецкой авантюре» (или к «донбасскому сопротивлению», как кому нравится) был вял еще и по той причине, что в отряды диверсантов (можно их называть «повстанцами») ринулись из мелких городов, граничащих с Украиной: гремело имя некого Петрова, по прозвищу Бульдозер, жидкого в кости мужичка с рыжей бороденкой, отличавшегося неукротимым нравом и желанием стрелять. Мужичок до вторжения на Донбасс работал на стройке, но, возглавив отряд инсургентов, сделался полковником, покрылся медалями, носил на поясе несколько револьверов и покрикивал на местный люд от имени Российской империи. Ринулись в бой разнокалиберные персонажи, от мелких уголовников до романтических неудачников; кто вооружился спьяну, кто по зову сердца, кто по приказу ведомства. Первое время так называемой «Донецкой народной республикой» управлял сотрудник госбезопасности, вальяжный средних лет мужчина, присланный из Москвы. Московский эмиссар был президентом новоявленной республики ровно до тех пор, пока не нашелся на эту роль коренной уроженец Донецка — так выглядело натуральнее. Влился в строй бойцов патриотический писатель, получивший чин майора. Журналисты брали у инсургентов интервью, а те, развалившись в креслах под софитами, рассказывали, что крошили они неприятеля беспощадно; заявляли (мол, всего не разглашаем, но, когда узнаете подробности, ахнете!), что там, где стоял их батальон, живых «укров» не осталось. Либерально настроенные журналисты втайне негодовали, но интервью брали исправно, никому бы и в голову не пришло сказать собеседнику, что тот — убийца. Подходили к теме осторожно.

— Так вы, значит, прямо из ружья стреляли? — интересовалась столичная дама, волнуясь. Сама понимала несуразность вопроса; однако аудитории подробности интересны, уточнить требуется.

— Из автомата. Очередями. — Нарочно резко ответил, чтобы шокировать гламурную дамочку, пусть знают столичные вертихвостки, что такое мужчина-солдат. Что такое долг перед Отечеством — не осознавали? Это вам не устрицы жрать в отеле «Ритц». Устрицы можно потом поесть, когда приехал с передовой, вот тогда можно прийти в обеденную залу, не снимая сапог, как делал бездарный генерал Веллингтон во время наполеоновских войн. Объехал британский герцог фронт в Испанских Пиренеях — и прямиком на Беркли-сквер, аккурат к аперитиву успел, протопал через залу в армейских высоченных ботфортах; дамы ахают, краснеют, волнуются. Мужчины пахнут потом, их руки в крови, от мужчин разит перегаром солдатской водки — и вот, я здесь, прямо с передовой, здесь я, среди вас, штатских щелкоперов, в этой модной телекомпании. Ну, спрашивайте меня, солдата.

— Вас призраки убитых не посещают? — это уж вовсе шутовской вопрос к солдату империи.

— С какой стати им меня посещать?

Такого рода интервью стали для общества нормой, будоражили воображение. Никому и в голову бы не пришло спросить того же самого писателя, а не привозил ли он в Донецк гуманитарную помощь. Привозил или не привозил (а он привозил) — это было не главное. Главное было приучить слушателя к легитимной агрессии. Посмотришь такой репортаж, и потрясет грубая правда войны; а зачем эта война нужна — такой вопрос отметали с порога: война, знаете ли, не спрашивает, нужна она или нет — война живет своей собственной правдой. И люди смирились с этим фактом, как привыкают к дождю и к ценам на крупу. Привыкли к злому следователю, стрельбе, пропаже людей и к арестам. То одного возьмут, то другого. Не всех подряд, конечно, хватают. Так сказать, избирательно. Выдергивают из общей толпы, как редиску из грядки — наугад. А за что берут, тоже понятно: за несоответствие духу эпохи.

Демократическая общественность (никто не знал, что такое «демократические выборы» в стране, где партии сформированы олигархами, и термином пользовались, чтобы обозначить несогласных с установившейся властью) поддерживала в своих рядах напряжение гражданской совести. Всякий случай нарушения прав фиксировался. Однако постоянное напряжение совести приводит к тому, что совесть изнашивается.

Война на Донбассе шла уже восемь лет, попривыкли. Сперва выходили большими группами, потом группы стали пожиже: что толку митинговать, если война идет себе и идет, а ты с плакатом все стоишь и стоишь. Но хранили убеждения свято, откладывали про запас, прятали: а как иначе — в публичное обращение убеждения ведь не пустишь. Так иные граждане, не доверяя государственным банкам (и справедливо: жди от банкиров беды), хранят наличность под подушкой. Постепенно количество нереализованных убеждений, надежно спрятанных от обращения, доросло до критической массы. Граждане перестали различать те случаи, когда востребована их совесть, и те случаи, когда востребована готовность демонстрировать напряжение совести. В общественном сознании случилось то же, что и в экономике — произошла инфляция эмоций. Схожую инфляцию страстей испытала и патриотическая часть населения (то есть те, кто одобрял власть и полагал, что демократические процедуры соблюдаются, а испрашивать мнение Запада на сей счет зазорно). Патриоты митинговали и витийствовали не хуже демократов, а пожалуй, и более бурно. В конце концов, в распоряжении патриотов были главные газеты и телеканалы — вещай хоть круглые сутки, миллионы будут слушать, раскрыв рот. И в самом деле, доколе Россия будет жить по западной указке! Телевизионные дебаты и проповеди преданности Отечеству сперва возбуждали народ, но по прошествии лет равномерно бурлящая преданность выкипела. Сколько преданность ни демонстрируй, больниц от этого в стране не прибавится; пенсии увеличили, зато срок выхода на пенсию отодвинули на пять лет. Не то чтобы люди устали от лицемерия власти, люди просто устали: живут ведь