Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

цель – оценить уровень риска и помочь службе условно-досрочного освобождения решить остающийся на повестке дня вопрос о возможном контакте Яна с сыном. Помимо вопроса о том, как подобный контакт будет истолкован СМИ, если информация о нем каким-то образом просочится в прессу, существовала еще одна проблема. Трудно было оценить возможные этические и практические последствия такой встречи, если бы мы позволили ей состояться. Мы детально обсудили эти вопросы на совещании. А что, спросил кто-то, если Хэмиш попытается отомстить отцу? Или Ян решит попробовать еще раз «поиметь» собственного сына? Я не люблю это слово – оно используется слишком часто и при этом нисколько не отражает того, насколько тонко могут действовать те, кто прибегает к сексуальному насилию, чтобы заставить свои жертвы подчиниться им. Слово «поиметь» не в состоянии и передать дилемму, перед которой порой оказывается жертва, у которой ранее уже сложились определенные отношения с тем, кто пытается совершить с ней развратные действия, – оно не дает никакого представления о том, как порой трудно может быть для ребенка отказать тому, кого он любит и кому доверяет. Я предположила, что Ян вряд ли попытается совершить половой акт со своим взрослым сыном, – более того, у меня имелись серьезные сомнения, что он вообще согласится на встречу с Хэмишем. Питер, старший куратор Яна по вопросам условно-досрочного освобождения, предложил такой вариант: он встретится с Хэмишем в предварительном порядке, причем таким образом, чтобы я могла присутствовать на встрече и наблюдать за происходящим. Предполагалось, что я не стану говорить о Яне и не буду выступать по отношению к Хэмишу в качестве психотерапевта, но такой сценарий позволил бы мне при необходимости ответить на некоторые общие вопросы, касающиеся педофилов и их лечения. Вообще-то я не имею обыкновения встречаться с жертвами моих пациентов, но среди медиков моей специальности такие вещи не считаются чем-то неслыханным. Поэтому я склонялась к тому, чтобы согласиться с предложением Питера, если это могло помочь кому-то из тех, кого касалась данная история. При этом во избежание недомолвок и недопонимания я решила, что будет лучше, если Яну о наших планах сообщат заблаговременно.

Во время следующего сеанса я завела с ним об этом разговор, но высказанная мной идея вызвала у пациента резко негативную реакцию. Он тут же спросил, собираюсь ли я рассказать Хэмишу подробности о нем или что-то в этом роде («Вы что же, собираетесь передать ему все, что я говорил вам?»). Я заверила Яна, что не собираюсь делиться содержанием наших с ним бесед с его сыном. После этого тон моего собеседника несколько смягчился.

– А вы что, хотите с ним встретиться, чтобы… ну… убедиться, что он достаточно силен?

Нет, ответила я, и вообще я собираюсь встретиться с Хэмишем не как психотерапевт. Моя главная задача – это он сам, Ян. Затем я добавила, что мне кажется, что Яну будет любопытно знать, каким стал его сын, который теперь превратился во взрослого молодого мужчину. Так ли это? Ян закрыл лицо ладонями и что-то пробормотал.

– Не знаю… Я ничего не знаю, – с трудом разобрала я.

Мне показалось, что в этих словах пациента прозвучали отчаяние и чувство потери – нас словно разделила волна печали, прокатившаяся через свободное пространство между нами.

Я пишу эти строки, прекрасно осознавая, что у читателей, когда они представляют себе эту встречу, могут возникнуть сильные негативные чувства. По-человечески я хорошо понимаю их праведный гнев, когда они думают о человеке, который сексуально надругался над собственным ребенком, злоупотребив его доверием. Да как смеет какой-то педофил изображать, что он, видите ли, испытывает печаль и чувствует себя уязвимым?! И как я могу сочувствовать подобному типу, выслушивать его излияния и даже понимать его – притом что жертвы сексуального насилия зачастую бывают лишены какой-либо моральной поддержки? И какой вообще смысл оказывать какую-либо поддержку педофилу? Мне регулярно задают подобные вопросы. Отчасти мои ответы состоят в том, что, лишив таких людей, как Ян, какой-либо поддержки и психологической помощи, мы никоим образом не поможем их жертвам. Более того, если мы не будем поддерживать попытки преступников пройти реабилитацию и улучшить состояние своей психики, это может еще больше ухудшить ситуацию для их возможных будущих жертв. Как врач я знаю, на что иду, начиная работать с педофилом, – я понимаю это так же отчетливо, как специалист-пульмонолог, который, входя в палату, где лежат люди с тяжелыми заболеваниями органов дыхания, понимает, что его пациенты будут кашлять.

Люди также часто интересуются у меня, каким образом я, будучи матерью, в принципе соглашаюсь на работу с педофилами. Я в таких случаях объясняю, что мой первый опыт в этом плане пришелся на середину 1990-х годов, когда я еще не была замужем и не имела детей. В то время я еще только набиралась опыта как психотерапевт. Тогда при работе с педофилами пытались использовать групповую психотерапию, и у меня появилась возможность взять группу мужчин с педофильскими наклонностями. Для некоторых из них участие в этих групповых сеансах было условием пребывания не в тюрьме, а на свободе, для других, которые уже отсидели основной срок, оно было оговорено в соглашении об условно-досрочном освобождении. Работе с группами пациентов в сфере психиатрии и психотерапии в то время все чаще отдавали предпочтение, исходя из того, что она давала преступникам дополнительные возможности социализации – в частности, способствовала развитию у них таких элементарных навыков, как умение слушать других и говорить по очереди. Считалось, что такая терапия эффективна еще и потому, что многие люди с криминальным прошлым не любили находиться наедине с представителем власти или тюремной администрации, а также с человеком, пытающимся оказать им какую-то помощь, – присутствие других членов группы давало им ощущение безопасности. Для педофилов групповая терапия имела особую ценность, поскольку им необходимо было учиться справляться с такими чувствами, как стыд и ощущение вины, а эти эмоции требуют навыков самооценки и некой реакции со стороны окружающих.

Участники групповых занятий часто видели, как ситуация развивается по раз за разом возникающему одному и тому же сценарию – криминалисты называют его «нейтрализующим выступлением». Он подразумевает использование лексики, которая как бы снимает вину с совершившего преступление. Мы все с раннего возраста поступаем именно так, когда нам приходится занять оборонительную позицию – в частности используем фразы вроде «это не моя вина», «они первые начали» и тому подобное. В ходе групповых занятий мне нередко приходилось слышать весьма осторожные формулировки, с помощью которых совершенные сексуальные преступления пытались представить как нечто произошедшее по взаимному согласию: «она со мной флиртовала», «она ни разу не сказала мне “нет”» и даже «я любил ее…