Депутатский запрос - Иван Афанасьевич Васильев

трезвые предложения, не станет же Госплан слушать «голые теории из цифири» только потому, что цифирь тревожная. Думается мне, что ученый муж мыслит весьма примитивно: там, где много, — брать, туда, где мало, — класть. Из кучки: — в кучку, из города — в деревню, из деревни — в город. Айда, людишки, поехали! Отчего же они, упрямые, не едут? Ведь автор выкинул свой призыв полтора года назад, а они — ни с места. «Прошло полтора года. Совсем немного, чтобы ждать коренного изменения положения. Но нет и серьезных изменений на уровне теории. Бытует лишь, в противовес идее заселения, старое представление, что трудовые проблемы Нечерноземья можно решить одним лишь закреплением сельской молодежи». Ну вот, мало того, что горожане не едут в деревню, так еще и ученые не ищут «серьезных изменений на уровне теории». Прямо беда!

Та «статистика», с пятьдесят девятого по семьдесят девятый, прошла на моих глазах в новгородских, тверских, псковских деревнях. В статьях и очерках я не раз описывал и процесс миграции, и его причины. Перечислю некоторые, наиболее существенные, для того чтобы разобраться, какие из них устранены, какие устраняются, а какие еще остаются. Умолчание тут не годится, называть надо все, что было, ибо если какой-то причины уже нет, то следствия ее продолжают действовать: след в сознании стирается не так скоро. Основа всех причин — экономический застой. Его определили низкие цены на продукцию, малость централизованных капиталовложений, слабость технического оснащения, низкий уровень оплаты труда. На этом фоне разорительное действие оказали две наиболее обширные и длительные (каждая по десятку лет) волевые программы: насаждение пропашной системы земледелия и сселение тысяч деревень, зачисленных в «неперспективные».

Рассмотрим по порядку. На цены нынче жаловаться грех: молоко закупается по 30—40 копеек за килограмм, мясо — до трех с полтиной, картошка — по 12 копеек. За овцу романовской породы можно выручить сотню рублей, а то и больше, за полутора-двухгодовалого бычка до тысячи. При таких ценах все отрасли хозяйства могут давать прибыль. О зарплате последние годы и разговоров нет: у механизаторов она 150—200 рублей, а на подряде и того выше, у животноводов, особенно у доярок, бывает, за три сотни переваливает, у специалистов сельского хозяйства оклады 250—280 да плюс премии в конце года до пяти окладов. Централизованные капиталовложения ныне потекли миллионами, целиком их даже не осваивают. Число всевозможных машин значительно возросло. Разрывов в технологических цепочках еще немало, но уже можно сказать, что вопросы комплексной механизации в полеводстве и в животноводстве решаются. О качестве машин пока говорить не будем. Что же в итоге? А то, что экономические причины, сдерживавшие рост производства, устранены. Дана оценка и волевым программам ускоренного переустройства деревни: выброшена из обихода «неперспективность», стимулируется развитие личных подсобных хозяйств, возвращаются в деревню службы сферы обслуживания и так далее. Все, на чем обожглись, оценено правильно, ошибки исправляются. Но важен фон, на каком все это происходит. Атмосфера. Умонастроения. Интересы и желания. Готовность к действию. Тут-то вот утешительного пока и мало. Фоном стало малолюдье. Острая нужда в ускоренном обновлении производственной, бытовой, социально-культурной стороны деревни. Вопрос стоит не о подтягивании какого-то одного звена, а о подъеме всего уровня жизни, то есть комплексного развития всего региона. В условиях малолюдья решение задачи затягивается, каких-то резких и общих изменений не видно, они медленны и локальны, и этот затяжной процесс безусловно сказывается на умонастроениях, инерцию и апатию полностью преодолеть не удается.

Но было бы ошибкой сказать, что в умонастроениях ничего не изменилось. Перемены есть, и немалые. Прежде всего, преодолен барьер, как его называют, психологический, а попросту сказать — нежелание оставаться в деревне. Деревня перестала быть пугалом. Этот переворот в общественном сознании произвели, конечно, экономические меры, но нельзя сбрасывать со счетов и ту огромную воспитательную работу, которая ведется сейчас в сельских районах буквально по всем направлениям. А следствием этого как раз и является… заселение.

Напрасно Переведенцев утверждает, что на местах ставку делают только на закрепление своей молодежи и не думают о заселении. На основании своего опыта я утверждаю, что заселение шло и идет параллельно оттоку, что процессы эти одновременны, другое дело — их интенсивность, тут разность велика: отток значительно превышает приток. Сюда бы, на мой взгляд, и следовало ученому обратить свой взор: что из себя представляет этот стихийный приток, кто, откуда и почему едет в деревню? Может быть, он решит проблему малолюдья и без межрегионального переселения?

В своих статьях я не раз ссылался на почту. Стоит газетам сказать похвальное слово о каком-нибудь колхозе или районе, тотчас почта приносит сотни писем от желающих приехать туда на жительство. Вникая в потоки писем, я столкнулся с проблемой «кочевников». Оказывается, масса людей «кочует» по стране в поисках… чего? Судя по письмам, разного: кто — больших денег, кто — благоустроенного жилья, кто — романтики, а кто — просто за компанию, поддавшись поветрию. Счет таких людей идет на миллионы. Н. Аитов называет в газетной статье («Советская Россия», 13 ноября 1984 года) цифру: 12 миллионов человек ежегодно снимаются с места и переезжают, причем число это возрастает. Неужто в их числе не найдется нескольких тысяч, достаточных для решения кадровой проблемы, скажем, Псковской или Калининской области? Письма и беседы с теми, кто приехал и осел на постоянное жительство, позволяют мне ответить на вопрос утвердительно: да, это одна из возможностей заселения.

Вторая — город вообще и в частности свой, провинциальный. Откуда нынче берут деревенские парни девчат в жены? Из ближайших городов: там избыток невест. И чем, думаете, берет деревня? Квартирой. Домом. Детсадом. Школой. Столовой. Клубом. Огородом. То есть соцкультбытом, как принято теперь говорить. То есть уровнем жизни. Как только деревня начинает подтягивать свой социально-экономический уровень до городского, она начинает отбирать у города свою «рабсилу», подавшуюся туда в поисках благ. Эта конкурентоспособность нарастает тем быстрее, чем больше в деревне новостроек.

Но тут возникает другое противоречие: город не хочет отдавать, он по-прежнему желает брать и брать. Он весь увешен объявлениями: «Требуются… Требуются…» А так ли уж ему «требуются»? Невесты уходят — город без них обходится. Инженеры приезжают в деревни целыми строительными бригадами на все лето — заводы без них обходятся. Десятки тысяч рабочих области на сезон и разово едут в деревню пахать, косить, копать картошку, доить коров, поднимать лен — заводы и фабрики успешно выполняют планы без них. Это говорит только об одном — о трудоизбыточности в городах. Общеизвестно, что доля ручного труда в промышленности составляет 40 процентов, они-то, эти «ручные» рабочие места, как раз и являются наиболее «текучими»: их занимают мигранты из деревни, чтобы «заякориться»