Ласточкин крик - Ахмет Умит

Женщина не выдержала и сорвалась:

– Слушай, уважаемый! Ты хоть знаешь, как нам живется?! Ты вообще понимаешь, что значит жить с тремя детьми в чужой стране?! Сидишь тут такой передо мной с пистолетом. Давай, засуди нас, кинь в тюрьму. Все равно наша жизнь сильно от тюрьмы не отличается. – Она перевела гневный взгляд на Максута. – Да, мы очень благодарны вам за то, что вы нас приняли. Но вы что, не видите, как наши девочки каждый вечер идут на панель? А детей, которые попрошайничают, чтобы у семьи был хлеб, вы тоже не замечали?

– Прошу прощения… – начал Максут.

– Не вмешивайтесь! – шикнул я.

– Но господин комиссар… – вновь начал директор центра, однако, напоровшись на мой ледяной взгляд, затих.

Мюнир, покосившись на меня, тоже сбавил обороты.

– Насколько я понял, жизнь у вас очень тяжелая, Айбер-ханым…

– Тяжелая? Да это ад, уважаемый, настоящий ад.

– Это все же преувеличение… – вновь встрял Максут.

– Ничего не преувеличение! Или вы думаете, люди просто так через море на дырявых лодках пытаются переплыть? Просто так рискуют собой и детьми? Куда бежать, сами не знают, но бегут. Если бы они были счастливы здесь, разве решились бы на такое? Не поймите меня неправильно, я вас ни в чем не обвиняю. Но упаси Аллах вам когда-нибудь остаться без родины, без дома… – Она виновато опустила плечи. – Да, мы продали Берджиса. Сами, никто нас не принуждал. Они собирались взять у него одну почку, обещали дать денег, много денег. Благодаря этим деньгам мы смогли бы зажить новой жизнью. Но этого не случилось, мой мальчик скончался на операционном столе. И нам ничего не сказали, мы всё узнали позже. Да, мы дали его убить и не решились рассказать об этом полиции. Нам-то с мужем что, мы уже ничего не боимся, но что будет с другими нашими детьми? – Из глаз ее непрерывно лились слезы, но она продолжала говорить: – Да, мы сами отправили Берджиса на смерть… Родители не могут желать смерти собственному ребенку, но что нам было делать? Прокляни нас Аллах, другого выхода не было…

Я скосил взгляд на Мюнира. Его лицо пылало праведным гневом, отчаянный рассказ женщины его ни капли не тронул. Он не мог понять людей, которые отправили собственного ребенка под нож подпольного хирурга, зная, что после этого он останется инвалидом или умрет. На секунду мне захотелось стать таким же, как Мюнир. Четко делить мир на черное и белое. Видеть за виновными только вину, за проступками – только проступки. Судить людей, не думая о том, что толкнуло их на преступления. Уверен, жизнь стала бы намного легче. Но я не Мюнир. Весь мой опыт, все мои знания, да и моя совесть приучили меня мыслить иначе. В этой истории мне было жалко не только маленького Берджиса, солнечного мальчика, но и всю его семью. Но с другой стороны, нельзя было забывать и о расследовании, и если возникшая у меня версия окажется верной, то это был бы прорыв. А версия заключалась в том, что между Кансу Сармашиком и умершим на операционном столе Берджисом существовала прямая связь. Слушая Айбер-ханым, я все больше убеждался в правдивости этой версии. Но мне надо было узнать ответ на один вопрос.

– Я вас очень хорошо понимаю, – сказал я. – Понимаю, в каком отчаянии вы находитесь. Поверьте, мы найдем того, кто непосредственно виноват в смерти вашего сына, и сделаем все возможное, чтобы помочь вам. Но мне нужно знать: продавал ли еще кто-то из сирийцев, живущих в вашем центре, своих детей?

В глазах у Айбер я увидел боль, но она хранила молчание. Не хотела на кого-то доносить.

– Вы ведь наверняка слышали, что несколько дней назад еще один ребенок был найден мертвым. Его звали Фаххар, он жил здесь с дядей – Медени. Фаххара могли убить, как и вашего сына. Якобы с этим связаны преступники, занимающиеся продажей органов. Вам что-то об этом известно?

На лице Айбер был написан страх, она запаниковала:

– Что? Что мне может быть известно?

– Медени мог поступить, как вы? Он мог от отчаяния согласиться на продажу органов своего племянника? Возможно, его жена вам что-то рассказывала?

Женщина застыла в нерешительности. Я думал, она вот-вот заговорит, но в этот момент Джабир закашлялся. Видимо, так он подал жене знак, и она тут же спрятала взгляд.

– Не знаю. Я почти не знакома с Медени и его женой.

Она явно врала.

– Ну конечно, вы не знаете, – снова сорвался Мюнир. – А как что-то пойдет не так, сразу полиция у вас виновата. – Он указательным пальцем показал на женщину, потом на ее супруга. – Собирайтесь, едем в участок. Там проведем официальный допрос.

46

Шесть, семь, восемь – мы тебя догоним

Раз, два, три, выбрали – води.

Три, четыре, пять – начинай играть.

Шесть, семь, восемь – мы тебя догоним.

Ребенок стоял посреди комнаты. Пробивавшийся из закрытого шторами окна луч солнца падал ему прямо на красную повязку. Он развел в стороны руки и стал как дервиш крутиться вокруг собственной оси на деревянном полу. Пол поскрипывал в такт словам, слетавшим с детских губ:

Раз, два, три, выбрали – води.

Три, четыре, пять – начинай играть.

Шесть, семь, восемь – мы тебя догоним.

Раз, два, три – дальше отходи.

Три, два, раз – не найдешь ты нас.

Считалочка закончилась, и ребенок стал внимательно вслушиваться в темноту комнаты. А до меня донеслись громкие удары сердца и чье-то тяжелое дыхание. Я дернулся и принялся оглядываться по сторонам. Но, кроме меня и ребенка, в комнате никого не было.

Звуки стали громче. Я судорожно пытался понять, что происходит. Мальчик весь превратился в слух. Он даже не прислушивался, а принюхивался, как дикий зверь. Внезапно он повернул голову, и я почувствовал, как скрытые под красной повязкой глаза уставились прямо на меня. Не помню, испытывал ли я когда-нибудь такое волнение. В этот самый момент я понял, что мальчик хочет меня запятнать. Волнение сменилось страхом; я должен был как можно скорее выбраться из комнаты, покинуть ее. Но ноги будто свело, я не мог тронуться с места. К тому же мне некуда было спрятаться, он бы меня сразу поймал.

В конце концов мне удалось пошевелить правой ногой; медленно, с трудом я сделал шаг назад. И в ту же секунду пол