Ласточкин крик - Ахмет Умит

вокруг дела Слепого Кота, к тому же предстояло выслушать Дудку Исмаила. Но я не мог оставить Евгению одну в такой важный момент ее и моей жизни.

– Хорошо, милая моя, я приду. Мне надо быстро провернуть одно дело, а потом сразу к тебе.

– Только не задерживайся, – обрадовалась она. – Я для тебя приготовлю саганаки [65]. Тебе понравится. И еще Ихсан-уста купил мидии в Сарыере.

Вроде бы ее грусть немножко развеялась. Я порадовался, что смог вытянуть Евгению из мрачного расположения духа.

– Не задержусь, не волнуйся. Как можно задержаться, когда ты обещаешь саганаки?

В тот момент, когда я закончил разговор, дверь открылась, и я увидел Дудку, за спиной которого маячил Экрем. Бандит улыбался, но улыбка была наигранной – в кои-то веки он волновался. Я притворился, что ничего не заметил, и указал ему на один из стульев:

– Давай, Исмаил, проходи, садись.

Перед тем как опуститься на стул, он церемонно приложил правую руку к груди.

– Благодарю, господин главный комиссар.

Однако на лице Дудки читалась не почтительность, а скорее растерянность. Он не знал, куда спрятать взгляд.

– Ну что же, рассказывай, с чем пришел.

Дудка оглянулся на Экрема. Видимо, не хотел говорить в его присутствии, и чуйка подсказывала мне, что нужно пойти ему навстречу.

– Спасибо, сынок, – сказал я Экрему. – Как только мы закончим, я тебя позову.

– Так точно, господин комиссар, – разочарованно произнес он и вышел.

Я перевел взгляд на потное лицо Дудки. Тот мялся, видимо, не зная, как начать.

– Господин комиссар, не поймите меня неправильно, но я пришел к вам с одной просьбой… – наконец произнес он. – И я так думаю, что вам это тоже может на пользу пойти… – Непробиваемый Дудка походил на нашкодившего школьника. – Я вот о чем: … когда Арда и Серкан признают свою вину, было бы неплохо, чтобы мое имя не фигурировало в истории о старом извращенце. Знаете, в газетах там…

Могу поклясться, он покраснел, хотя рожа у него и так была красная. Я догадался: он не хочет, чтобы стало известно о пережитом им в детстве насилии. Для него это означало конец преступной карьеры. В криминальном мире он бы перестал быть Дудкой Исмаилом, превратившись в Душку Исмаила. После такого путь один – в петлю.

Я откинулся в кресле и спросил:

– А что они должны рассказать о том, кто подговорил их совершить убийство? Назовут ли имя заказчика? Или они сами захотели и прихлопнули Хиджаби-бея? Какой у них был мотив?

Казалось, в раскаленной комнате повеяло грозой. Глаза Дудки Исмаила метали молнии.

– Перестаньте, господин комиссар. Парни вам все расскажут, как они убивали. Разве этого недостаточно?

– Недостаточно, – отрезал я. – Основная вина на тебе, Исмаил, а эти два остолопа всего лишь исполнители. Если хочешь, они такие же жертвы, как и Хиджаби.

Он нервно тряхнул головой.

– Это Хиджаби-то жертва? Да он был конченой тварью! Знали бы вы, скольким детям он жизнь испортил. Не каждый такой позор сможет пережить… Вот взять, например, нашего Акифа. По своей натуре он был милейшим человеком, а из-за этой твари стал извращенцем. И из-за этого принял смерть. Думайте что хотите, господин старший инспектор, но за убийство Хиджаби нам надо грамоту выписать, а не в тюрьму кидать… Мы большую услугу человечеству оказали – одним гадом меньше стало.

Мне вспомнился Слепой Кот. Он, вероятно, тоже чувствовал себя чистильщиком и тоже оправдывал свои действия. Но в отличие от Дудки и его сподручных, он был виртуозом. Пожалуй, даже восхищение вызывало то, как он работал. Но проблема педофилии убийствами не решается.

Дудка, по-своему истолковав мое молчание, приободрился.

– Разве не так, господин комиссар? Это же наш вклад в борьбу с развратителями. Мы сделали то, чего у вас не получалось: наказали нелюдь.

Если бы я не был полицейским, я бы, наверное, согласился с его словами. Но я расследую дело об убийстве, и мы, в конце концов, живем не в первобытном обществе, когда все решалось самосудом. Если думать, как Дудка, на улицу будет страшно выйти.

– Было совершено убийство, Исмаил, – сказал я. – И моя задача – установить, кто его заказал и кто выполнил заказ. Мы уже определили исполнителей. Теперь черед заказчика. – Я покачал головой, не отрывая от него взгляда. – Вообще-то заказчика мы знаем, но без чистосердечного признания доказать ничего не можем. Я, конечно, могу передать твое дело в суд, но ты суд выиграешь за недостатком доказательств. Свалишь вину на кого-то другого, а сам выйдешь чистеньким, тебе не впервой. Но хочу предупредить: найденная Али тетрадка будет в суде изучаться. Та самая, в которой Хиджаби описывал свои утехи. Да-да, он подробно описывал все, что он делал с каждым ребенком. – Я глубоко вздохнул. – И про тебя там тоже есть.

Он спрятал взгляд.

– В этой тетрадке есть все, – продолжил я. – И она будет приобщена к делу. Утаить ее я не могу – это будет незаконным сокрытием улик, сам понимаешь.

На лице Дудки было написано такое отчаяние, что мне стало жалко его. Его – бандита и убийцу. С самого начала жизнь этого человека пошла не так.

– Выхода нет, Исмаил, – сказал я. – Тебе надо приготовиться к встрече с собственным прошлым.

Он громко сглотнул.

– Я ничего не боюсь, господин комиссар. Ни тюрьмы, ни смерти – ничего. Но то, о чем ты говоришь, – очень мерзкая история. Грязное, вонючее пятно в моей биографии, и с этим я не справлюсь. – С его редких ресниц сорвалась слезинка и потекла по небритой щеке. – Я же ни в чем не виноват, я был маленьким ребенком. Мамы нет, отца нет, а государству до таких, как я, тем более дела нет. Почитай взрослых, слушайся учителей… Кто бы нам еще сказал, кому можно доверять, а кому нельзя? Мы же совсем дети были. А этот урод, эта тварь нами воспользовалась… Он поступил с нами так мерзко, что не отмыться и через сто лет.

Дудка Исмаил мне не нравился совершенно, но снова я сочувствовал ему.

– У меня есть к тебе предложение, Исмаил, – сказал я бесцветным голосом. – Возможно, у нас получится договориться.

В его заплаканных глазах затеплилась надежда.

– Договориться? Как?

– Если ты признаешь себя заказчиком, я поговорю с прокурором. Сядешь в тюрьму, отмотаешь срок, но честь сохранишь.

Он не поверил мне.

– Отсидеть – не проблема, господин старший инспектор. Но точно никто не узнает, что случилось со мной в детстве?

– Если прокурор согласится, мы не будем раскрывать связанную с тобой информацию из дневника убитого.

Дудка заморгал.