Царства смерти - Кристофер Руоккио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскрикнув, я посмотрел вниз и увидел в сотне футов внизу грубую мостовую. Мои ноги свободно болтались над пропастью. От движения руку до кисти обожгла болевая вспышка, и постепенно ко мне пришло осознание реальности, которая никак не укладывалась – не могла уложиться – в голове.
Меня подвесили на цепи за одну лишь правую руку, а другая рука и ноги были свободны. От резкого движения я закачался, как маятник старых часов, и ударился о стену, отчего по руке и истерзанной спине прокатилась волна боли. Лишь тогда я вспомнил порку и, опустив глаза, увидел на голых ногах засохшие струйки крови. С меня сняли лохмотья, и теперь я висел у всех на виду абсолютно голым. Моя изувеченная правая рука была направлена вверх, как напоминание и предупреждение всем, кто меня видел.
Я бросил вызов Князю князей, и теперь всем были ясны последствия этого вызова.
Не знаю, как долго я здесь висел и как долго пробыл без сознания. Сьельсины ходили по площади внизу, останавливаясь и тыча в меня пальцами. Рабы-люди отводили глаза и торопливо проходили мимо, звеня цепями. Лишь много позже я в точности узнал, где находился. На стене за внешними вратами Дхар-Иагона.
Когда я последний раз пил? Когда ел?
Титаническим усилием воли я дотянулся свободной рукой до цепи над зажимом, где было закреплено мое запястье. Подтянувшись, я снизил нагрузку на раненую руку, хотя мне и пришлось зажмуриться, чтобы не видеть ее и не вспоминать, как мои пальцы оказались в зубах у Сириани. Зажим впивался в плоть, и по руке стекали капли крови. Я как бы обменял одну боль на другую: от подтягивания рука и плечо благодарно всплакнули, зато резко вспыхнула истерзанная спина. От шока я выпустил цепь и снова повис всем телом на одной руке. От резкого короткого падения и внезапной остановки в глазах побелело. В сознание меня вернул звук лебедки, лязг цепей и шкрябанье грубого камня по спине.
Меня втащили на утес и втолкнули в тесную каморку с низким потолком, откуда открывался вид на площадь. Плохо соображая из-за тупой боли в руке и плече, я лишь смутно почувствовал, как ксенобиты сунули мне в рот грязную, мерзкую на вкус тряпку. Я настолько измучился жаждой, что не думая обсосал ее и едва не подавился: вкус был гадким, солоноватым и щелочным.
Ксенобиты расхохотались на всю каморку.
Лишь тогда я узнал вкус мочи и, закашлявшись, выплюнул тряпку на пол.
– Pitatonyu edediu! – воскликнул тюремщик.
«Не ценит нашу заботу!»
Одни бледные руки схватили меня, другие снова впихнули тряпку мне в зубы. Я едва не задохнулся и тщетно попытался отбиться от сьельсинов, но потерпел неудачу. Меня оставили валяться на голых камнях, по-прежнему прикованного за запястье. В одиночестве. Я раздумывал, не обмотать ли цепь вокруг шеи и броситься с открытого утеса, но даже для того, чтобы перекатиться на бок, мне понадобились все оставшиеся силы, последние капли энергии.
В таком положении меня и нашел следующий посетитель.
Дверь открылась. Я не попытался повернуться, даже когда спину обожгло холодом. Запахло антисептиком. Спиртом.
На меня смотрел старый человек с как бы выдубленной от времени и мучений кожей. У него были простые плебейские черты лица: тусклые глаза, приплюснутый нос, большие уши. Пока он протирал мои раны с помощью губки и ведерка с жидкостью, которую я принял за антисептик, его челюсть то и дело вздрагивала.
– Зачем все это? – выдавил я.
Старик не ответил, лишь достал бутылочку и выдавил из нее мне в рот немного чистой воды. Подозревая очередную издевку, я мигом выплюнул ее. Во рту до сих пор стоял вкус сьельсинской мочи. Я подозрительно посмотрел на незнакомца. Тот покачал головой и подвигал челюстью туда-сюда.
– Кто вы?
В ответ старик указал на мой ошейник, а затем на свой.
– Вы… не знаете стандартного? – спросил я.
Мужчина помотал головой и открыл рот, продемонстрировав зияющую пустоту на месте языка и зубов.
– Простите, – сказал я.
Он развел руками и снова предложил мне воды. Я взял бутылку левой рукой и смог попить, после чего снова стиснул зубы, когда спирт попал на оставленные плетью раны. Затем я тихо лег, позволив рабу выполнить то, что ему было приказано: обработать мне раны и убедиться, что я выдержу еще один день пытки.
Закончив со спиной, он занялся запястьем и искалеченной кистью. Пока он возился со мной, я заметил на его шее татуировку солнца и почти выцветший номер: «111».
– Вы бывший солдат? – прошептал я, слабо качнув пальцем в сторону метки.
Такие татуировки делали легионеры. Его захватили либо в бою, либо в фуге. Наверняка он был еще молод, когда это случилось, и с тех пор всю жизнь провел в рабстве. От одной мысли об этом мне стало не по себе.
– Что меня ждет?
Старик остановился и с прищуром снова указал на свой изуродованный рот. Мне стало стыдно, и я отвернулся. Секунду спустя он взял меня за руку; я отдернулся, но старик поймал меня и прижал губку к огрызкам пальцев. От боли я едва не потерял сознание и выругался, снова попытавшись дернуться. Солдат держал меня крепко. Как бы я ни вырывался, он не отпускал мою руку, и когда я сквозь слезы разглядел его лицо, то понял, что его взгляд к чему-то прикован.
К кольцу императора.
Немой раб посмотрел на меня, затем снова на кольцо. И, как и прохожий на улице, он беззвучно пошевелил губами, произнося слово «палатин».
– Да, – хрипло подтвердил я. – Адриан. Меня зовут Адриан.
Раб кивнул и снова посмотрел на мою руку. Кажется, он о чем-то задумался. Закусил щеку. Я слишком поздно понял его намерения. Он схватил императорское кольцо и стянул с пальца, а когда я возмущенно закричал, он резко вскочил, повалив ведерко с антисептиком. Я тоже попытался встать, но врачеватель пнул меня ногой, и я повалился на спину. Невысокий старик навалился на меня, и не успел я прикрыться, как он схватил мою цепочку, на которой был подвешен фрагмент скорлупы Тихого.
– Нет! – прошипел я и сбросил с себя старого солдата.
Цепочка оборвалась, и кулон покатился по полу. Мои раны мешали мне подняться, и старик быстрее обрел равновесие.
– Стража! – закричал я, но, вспомнив, где нахожусь, перешел на сьельсинский: – Shuindu!
Надеяться, что сьельсины
