Меч и Крест - Лада Лузина

— И как бы владеете им?

— Так написано в книге.

В своей власти над чем бы то ни было Маша была уверена еще меньше. Если требование защищать находилось хотя бы в понятной ей категории обязанностей, власть была понятием, ни разу не надеванным, и даже необъяснимая, но уже ощущаемая ею власть над Миром смущала ее куда больше, чем радовала.

— «Киев властвует над вами, так же как и вы над ним», — продекламировала она. — Но может, это так, образное выражение.

Мир затряс головой, безуспешно пытаясь утрамбовать там объемную киевскую фантасмагорию.

— А потом вы увидели на небе три красных огня? — Вид у него был совершенно несчастным.

— Об этом тоже написано в книге, — извинительно пояснила она. — И огни звали нас в Выдубицкий, дом Терещенко и на Кирилловскую гору, где убили…

— Но почему ты думаешь, что Кылыну тоже убили они? Это же нелогично!

— Почему? — удивилась Маша.

— Потому, — стоило Миру уцепиться за эту тему, как он снова почувствовал под ногами спасительную твердь, — что убийства в Кирилловской были не просто убийствами, а жертвоприношениями. Их совершали согласно одному и тому же ритуалу, с одной и той же целью…

— Найти клад Мазепы!

— Да, клад, — угрюмо кивнул он. — И смерть Кылыны в эту концепцию никак не вписывается. Ее убил кто-то другой… И уж точно не Митя.

— И как Митя мог прокрасться в музей? — радостно согласилась с его невиновностью Маша. — Да еще так, чтоб не сработала сигнализация. Ведь она включилась, только когда Даша…

— Если честно, — ласково остановил ее Мирослав, — я вообще не сильно понимаю, почему ты пришиваешь музей к церкви. Да, подтасовать можно. Но с натяжкой… В милицию ж тоже могут поступить два сигнала одновременно, но это еще не означает, что преступления связаны между собой!

— Потому, — аргументировала Ковалева, — что Кылына сказала: «Я стала первой, но будет и вторая, и третий. И он вновь вернет себе силу, которой был лишен тогда».

— Кто он? — встрепенулся Красавицкий.

— Я не знаю, я об этом еще не думала.

— М-да…

Мир потерянно нахмурился, и Маше оставалось только догадываться, что происходит в его переполненном невозможным сознании.

— Подожди-ка… — Она требовательно потерла висок, выжимая из него забывшееся слово. Ее вопрошающие глаза невольно поискали книгу, а рука раздраженно отмахнулась от поисков и спешно нырнула в карман брюк. — Я тут ночью законспектировала себе кое-что, чтобы потом подумать. Я всегда так делаю, — объяснила она, вытаскивая на свет сложенную бумажку. — А то бессмыслица какая-то: «Страшный обряд или обряд, который невозможно свершить». Если невозможно, зачем писать, как это сделать? И что здесь невозможного? «Чтобы вернуть прошлую власть, следует принести в жертву слепую, слепца и ясную Киевицу, по воле их…»

— Слепую и слепца? — сузил глаза Мирослав.

— И я никак не проассоциировала, ведь слепых никто не убивал! — разъяснила Маша. — А сейчас подумала: «слепыми» книга называет обычных людей! Это просто синоним, вроде «обывателей». Получается, нужно убить женщину, мужчину и Киевицу. Обряд уже закончен! — выкрикнула она. — Но кто же тогда вернул себе власть? Стена только треснула, деньги так и не достали…

— Думаю, что никто. — Мир уронил лицо в ладони и глубоко вздохнул. — Он был просто сумасшедшим… Послушай! — порывисто заговорил он вдруг о другом. — Я должен сказать тебе одну вещь, это важно! Я действительно люблю тебя. Я не знаю, как это получилось. Как-то вдруг… А потом ты изменилась, ужасно изменилась… — Он замолчал, тоскливо вспомнив, как виртуозно врал женщинам раньше. Чем меньше чувств, тем легче мы лжем, что соскучились, и говорим о своих чувствах. Но любовь делает косноязычными даже самых красноречивых. — Ты, наверное, не простишь мне после того, что я с тобой… тебя… тогда… — удрученно похоронил себя Мирослав.

И Маша поняла: он имеет в виду свою пижонскую шутку в институте. Но шутка была такой далекой и неважной, случившейся в позапрошлой жизни, — и все же, пожалуй, именно она, застрявшая, как кость, где-то в глубине гортани, мешала ей проглотить его признания. Заставляла отстраняться от них, испуганно поджимая живот.

Впрочем, имелась и еще одна причина: его любовь к ней была не-ло-гич-на! А если объяснять ее логически, была скорее паническим страхом Мира остаться сейчас одному…

И третья: в отличие от сумасшедшего убийцы, эта нелогичность могла подождать!

«И он вновь вернет себе силу, которой был лишен тогда!»

«Кто он?»

— Но я уверен, ты сможешь понять… сможешь попробовать, — пробормотал Мир, по-прежнему глядя в пол, — потому что я, правда, люблю тебя. Слышишь?

— Слышу. Нет, не слышу… — сказала правду она.

Мир поднял глаза и обреченно улыбнулся.

— Ничего, я тебя и глухую люблю.

Из дневника N

Нет, каким же кондовым жлобом надо быть, чтобы всерьез пойти в сатанисты и, принося жертвы Сатане, верить, что он подарит тебе взамен деньги и власть?

Их деспотичный Христос хотя бы обещал им свою любовь. А что обещал им Дьявол, бескомплексно представляющийся человекоубийцей от века, отцом лжи и врагом рода человеческого? Только одно — ненавидеть их, обмануть и убить. Он честен в своей бесчестности. И никогда даже не скрывал своих намерений, раздавая интервью направо и налево! И просить его помощи — все равно что нанимать вора охранять твой дом и маньяка — сторожить твою жизнь…

Нет, это не сумасшествие, а банальный дебилизм фанатов, которые режут на кладбищах бродячих собак и, целуя перевернутый крест, просят: «Стань моим хозяином, Сатана! — Ненавидь меня, обмани меня, убей меня!»

Ну не козлы?

Только самое смешное не это… А то, что никто не будет даже ненавидеть их, обманывать и убивать. Никто, кроме них самих, обманывающих самих себя. Потому что их харизматичного человеконенавистника попросту нет в природе. Есть лишь массовое невежество поколения пепси, чьи представления о Сатане почерпнуты из американских киношек с Джеком Николсоном и Де Ниро, Аль Пачино и Билли Зейном, Элизабет Харли и Эммануэль Синье.[10]

Только не придет к вам Де Ниро, и не надейтесь! А Николсон не придет тем более…

Тот, кого вы зовете, — сейчас рядом с вами!

Глава шестнадцатая,

в которой появляются провалы

Киевское пространство, оказывается, имеет прямые выходы в иные миры, эти выходы изображены Булгаковым но не названы…