Холод и яд - Виктория Грач
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мир казался вязким и ватным, как дурной сон. Мотнув головой и взъерошив волосы, Артём нырнул в санузел. Нужно было прийти в себя. Ледяная вода мощным потоком вбивалась в пальцы, но почему-то не отрезвляла. Артём умылся раз, другой, третий – замер перед собственным отражением в замусоленном зеркале. Из носа опять пошла кровь, синяк на скуле просвечивал желтоватыми пятнами, а весь он казался каким-то грязно серым. Пальцы задумчиво колыхали шумный поток воды, пропуская струи. Примерно так же, задорно журча и переливаясь, стремительно и юрко, здесь мимо него утекала жизнь: собиралась приехать мама; в школе говорили о нём; Варя с Филом наконец-то устранили недопонимания. Неприятный ком тошноты поднялся к горлу, а в виски забилась тупая боль, как грохот барабанных палочек по железным тарелкам – громко, гулко, вдребезги разбивая умиротворение.
– Ты живой? – голос сокамерника пробился сквозь гудение в голове, и Артём угрюмо кивнул, не отводя взгляд от отражения. – А чего такой мёртвый? Били?
Артём мотнул головой. Сил на слова не было: язык как будто приклеился к нёбу, а губы ссохлись. А Дима не терял попыток его разговорить. Для него это короткое заключение, похоже, было сродни отпуску: подумаешь, закрыт от мира; подумаешь, заняться нечем; подумаешь, мимо проносится жизнь; подумаешь, гнёт полиции. Он болтал, усмехался и даже пытался дружески хлопнуть его по плечу. Внутри всколыхнулась волна ледяного гнева. Мир был абсолютно несправедлив к нему, Артёму Родионову, который всегда старался поступать обдуманно, по справедливости. Он никогда не позволял себе ударять врага в спину, подводить людей или захватывать всю власть в школе. Он всегда выслушивал Лерку, даже если она, по выражению Виктора, несла чушь несусветную. Он всегда ждал родителей, а они как будто не стремились к нему. Артём впился пальцами в раковину, боясь опрокинуть всё негодование на ни в чём не повинного Диму. Судорогой свело запястья.
Дима беззвучно ретировался, оставив Артёма один на один с самим собой.
«Наверное, это и есть самое страшное, когда люди сидят в тюрьме. Особенно на пожизненном: сидеть в четырёх стенах и каждый день сталкиваться с собой. Хотя… На пожизненном же сидят не такие, как я. Там сидят вообще моральные инвалиды, – тряхнул головой Артём. – А если заведут дело? Меня ж даже уже не в колонию несовершеннолетних». Мысли снова закрутились в бешеном водовороте, и ком тошноты стал ещё более ощутимым. Пришлось окунуть голову под воду и стоять так, прикрыв глаза и размеренно считая до десяти: так всегда поступала мама, когда ссорилась с отцом. И Артём навсегда запомнил, как беззвучно шевелились её тонкие губы, называя числа.
«Мама… – Артём взъерошил мокрые волосы негнущимися пальцами. – Что она скажет? Что скажут ребята? Что сказал Олег Николаевич? Что в школе говорят? Они ж сейчас… Слухи ползут быстро. Все в школе, наверное, знают уже, что у меня наркотики нашли. Надо было у ребят спросить, а не на жизнь жаловаться!» Прошаркав к койке, Артём уселся напротив Димы. Его изучающий взгляд уже не смущал и не напрягал – ледяная вода словно вымыла все чувства и мысли. Осталась лишь монотонная констатация фактов.
– Ты что-то совсем мёртвый… – протянул Дима. – Куда тебя водили-то?
– Угадай, – осклабился Артём и тут же до жара растёр лицо. – Пардон, у меня просто уже крыша едет. На допрос меня водили.
– Что хотели?
– А тебе не плевать?
– Честно? – вскинул бровь Дима и, получив утвердительный кивок, поёрзал. – Вообще-то сначала было плевать. Просто скучно сидеть в молчании. А теперь… Ты интересный, Артём. Я б тебе помочь хотел, если б мог.
«Если б мог, – мысленно передразнил его Артём, легонько ударяясь гудящей головой о стену. – Даже Варька не может. А мне тут бедный студент помочь собирается? Смешно!» Но любопытство сокамерника всё-таки удовлетворил: в конце концов, подписку о неразглашении он не давал, во время допроса его никак не упрекнули за признание друзьям (в том, что они пустили это свидание на самотёк он, откровенно, сомневался), да и не было ничего секретного в их просьбе. Правда, Артём до сих пор слабо понимал, зачем кому-то сажать Шаховского-старшего «хотя бы на полгода». Если человек действительно виноват, то доказательства на него непременно найдутся и без слабого заявления почти подростка.
Озвучивать свои мысли было странно. Собственный голос, глухой, хрипловатый, отражался эхом в холодной мрачной камере и преображался в новые мысли, нитями тянувшиеся друг за другом.
Варькины любимые российские детективы, которые он воспринимал, как правило, исключительно в полусне прикорнув на её плече, сейчас стали немножко объёмнее и как будто реалистичнее, но всё ещё покрытые флёром романтизма. Прикрыв глаза, Артём цеплял эпизод за эпизодом и как будто бы даже получал целый поезд-событие.
Шаховской-старший. В прошлом – человек, хорошо известный в криминальных сферах; в настоящем – богатый бизнесмен, едва ли не самый влиятельный в городе. Его сеть техномаркетов опасно подпирала всероссийские!
Наверняка, есть те, кто хочет получить хотя бы часть его денег – Артём и сам бы хотел. Тогда он смог бы наконец купить себе смартфон, не высвечивающий ежесекундно сообщения о переполненной памяти и не дышащий на ладан, или новый компьютер с хорошим процессором и ЖК-монитором. «Да уж… Чего Фил не понимает, так это того, как ему повезло с деньгами, – Артём потёр переносицу. – Хотя, конечно, не с отцом».
Способов получить у Шаховского-старшего деньги, по рассказам Фила, не существовало. Как-то они, выпивши, разговорились о нереальных ситуациях, и Фил утверждал, что даже если бы жизнь отца зависела от этих денег – он ни копейки не отдал бы. «Он же в бедности жил, – усмехался Фил, проверяя бутылки в поисках добавки, – теперь роскошь попробовал – и трындец! Пошло-поехало. Угрожает даже меня из дома вышвырнуть, чтобы типа реальной жизни вкусил и с нуля тоже начал».
Зато был вполне законный способ получить деньги – Артём в кино такое видел: посадить человека и арестовать счета. Не все, можно оставить семье прожиточный минимум: и без него суммы будут просто космическими. И, мусоля человека в СИЗО, по капле вытягивать из него копейки. «А копейка рубль-то бережёт!» – невесело
