Королевский двор в Англии XV–XVII веков - Коллектив авторов

Сформировав идеальный мир вокруг самого себя в своей столице, монарх нуждался в распространении этой модели по всей стране. В ходе процессии король, как говорилось выше, определялся как центр мира; носитель власти и место власти отождествлялись, и самим актом обеспечения этого образца двор формировал идеальный, правильный мир вокруг себя[1076]. Последующее повторение аккламационной процессии в других городах, таким образом, неотделимо от столичной – оно должно было распространить идеальную модель на всю страну, обновить города, избавить мир от накопленной порчи и вернуть его к изначальной чистоте. Кроме того, именно таким образом монарх осуществлял свою власть в традиционном обществе, где демонстрировать власть и значило властвовать.

Традиционно в историографии укрепилась точка зрения, согласно которой до прихода к власти Тюдоров и даже в начале их правления королевские выезды были слабо оформлены ритуально и представляли собой или поиск свежих ресурсов, или поездку по охотничьим домикам, или, что имело большое значение для времен Войны Роз, – перемещение военного хаусхолда с целью проведения военных акций. Сидни Энгло подчеркивал сочетание военной и ритуальной составляющей в действиях Генриха VII на севере Англии[1077]. Его наследник, позиционировавшийся как подлинно ренессансный монарх, «осознавал роль процессий как социального клея и отвлекался от охоты для созерцания городских триумфов, выслушивания жалоб подданных»[1078]. Однако не так давно было убедительно показано, что Эдуард IV предпринимал активные выезды, не только сопряженные с военной необходимостью или охотой, но и с целью установления церемониальных связей со своими подданными и легитимации своей власти[1079].

Поскольку путешествующий по стране монарх имитировал Солнце, которое движется сквозь Вселенную, окруженное планетами, то неразвитость солярной метафоры воспринимается как еще одна причина низкой активности государей в этой сфере церемониальной деятельности. До распространения идей ренессансного неоплатонизма, тождественности макрокосма и микрокосма, идеи Солнца как посредника между миром людей и богом и фичиновской астрологической целительной магии подобные сложные метафоры не могли применяться к королевским выездам. Серьезным препятствием оказывалась и неразвитость административного аппарата, ответственного за организацию процессии, и постоянная война. Таким образом, как и в случае со столичными процессиями, возникает идея принципиального различия в ритуальной организации королевской власти позднего средневековья и Ренессанса.

Однако нет необходимости в том, чтобы власть, облаченная в доблесть или окруженная космологией, воспринималась как нечто большее, чем сила на службе интереса[1080]. Нуминозность власти могла быть изложена не через сложные универсальные космические метафоры, а прямо, в виде демонстрации могущества королевской персоны. С другой стороны, подобная схема не исключает эпифании, окружавшей доблестную личность короля, что придает его въезду в провинциальный город универсалистский вневременной аспект. Клиффорд Гирц приводит пример организации провинциальных процессий в Марокко XIX в. Царь, обладающий особой магией (baraka), путешествует по стране, демонстрируя свою способность доминировать, поскольку baraka – сумма добродетелей, позволяющих одному человеку превалировать над остальными[1081]. Двор царя становится кочевым не только из соображений безопасности или обеспечения его ресурсами, но и по причине необходимости демонстрировать царскую магию, набор добродетелей, позволяющих властвовать. Таким образом, представляется вполне возможным интерпретировать городские въезды конца XV в. так же, как и ренессансные, – как символическую схему, позволявшую распространить особую королевскую магию. Разумеется, символическое и даже магическое содержание этого ритуала было разным – от демонстрации королевской эпифании и его божественных доблестей до преобразования всей страны по образцу находящегося на грани земного мира и мира божественных идей королевского двора. Однако телеологическое наполнение ритуала было идентичным – стремление преобразовать мир, вернув его к состоянию изначальной чистоты, и утвердить положение монарха в центре этого мира и его особый статус земного божественного героя, связующего звена между двумя мирами. Поскольку миф есть именно телеологическое[1082], можно смело утверждать существование одной мифемы, хотя и наполняемой разным мифологическим содержанием.

В 1456 г. супруга Генриха VI, королева Маргарита, и ее сын, принц Эдуард, посетили Ковентри, город, знаменитый своими мистериальными циклами. Было бы вполне оправдано ожидать обилия элементов мистерий в процессии, однако ее структура и образы скорее были ближе к лондонской процессии, чем к традиционной мистерии[1083]. Подробное описание этой процессии приводит в своей диссертации, посвященной мистериальным представлениям в Ковентри, Томас Шарп[1084]. На въезде было установлено Древо Иессево, а рядом с ним два пророка – Исайя и Иеремия – предвещали приход королевы. В целом это является достаточно обычными знаками эпифании в королевской процессии, как было показано выше, однако интересны акценты, сделанные пророками. Исайя, обращаясь к принцу, сравнил радость по поводу лицезрения его с радостью человечества при рождении Христа, а Иеремия, обращаясь к королеве, сравнивает ее с ветвью Древа Иессева, порождающей цветок[1085]. Таким образом, один из ключевых символов эпифании вынесен в самое начало процессии – уже возле городских ворот два пророка провозгласили королеву Маргариту Девой Марией, а ее сына – Земным Христом.

Гордон Киплинг интерпретировал в данном случае демонстрацию Древа Иессева как манифестацию особой власти Маргариты, которая, ввиду фактической неспособности править ее мужа и малолетства ее сына, одна представляла и корни, и ветви династии[1086]. Только от нее происходил «исполнитель пророчества» – новый Мессия, принц Эдуард. Но сама структура пророчества и сцены подчеркивала двойственность и проблемность центра силы – два пророка предсказывают двум божественным монархам, но первый только в будущем станет таковым, а вторая играет эту роль только силою обстоятельств.

На следующей сцене королеву и принца ожидала встреча со св. Эдуардом и св. Иоанном Евангелистом. Первым обратился св. Эдуард к своему юному тезке, назвав его «своим любимым дитем» и увенчав его венком. Затем св. Иоанн Евангелист, сказав, что «святой Эдуард короновал своего брата по царству и девственности»[1087], а сам он коронует «лучшую из женщин»[1088]. Далее возле акведука на Смитфорд королеву и принца встречали четыре главные добродетели – Справедливость, Сила, Благоразумие и Умеренность[1089], то есть те же самые (поскольку Сила и Мужественность считались именами одной и той же добродетели), что и в аккламационной процессии Ричарда II.

На рынке фонтан бил вином, а далее их встречали Девять Достойных. Образ, традиционный с начала XIV века, в котором примеры рыцарских добродетелей тонко распределялись по трем отдельным традициям[1090], в данном случае был частью эпифании, своеобразной формой Ordo Prophetarum. Такое сочетание традиционной формы церковной процессии и образа рыцарской культуры позволяло монарху (в данном случае – представителям его семейства) полностью раскрыть свои идеальные качества, необходимые для правления и составлявшие его суть, и позиционировать себя как Десятого Достойного[1091]. Для английской традиции процессий образцом, в данном случае, выступала парижская аккламационная процессия Генриха VI. Все Достойные приносили оммаж принцу и королеве, становясь одновременно пророками, предрекающими приход божественного царя, и рыцарями, признающими власть верховного лорда[1092].

Последняя сцена была возле акведука за рыночной площадью. Хотя все предыдущие сцены неявно, но все же подчеркивали некое преимущество принца перед его матерью (так, он первым увенчивается венком, он играет роль Христа, он венец Древа Иессева, к нему первому обращаются пророки), то последняя все же восстанавливает иерархию. На сцене было много дев и ужасный дракон и св. Маргарита, чудесным образом его побеждавшая[1093]. После этого она обратилась с речью к королеве и пообещала ей защиту во всем[1094].

Документы, приводимые Т. Шарпом, демонстрируют, что королеве и принцу были вручены денежные подарки в 50 марок и кубки[1095], однако не вполне понятно, произошло ли это во время процессии или в монастыре, где расположилась королевская семья.