Королевский двор в Англии XV–XVII веков - Коллектив авторов

Наконец, в тексте «Славных деяний» говорится о скромности короля среди ликующей толпы: «облаченный в пурпур король ехал не в гордыне, но скромно, в сопровождении лишь избранных придворных»[1032]. Из этого текста Киплинг делает довольно неожиданный вывод о том, что Генрих V понимал свою роль[1033]. Однако если сравнить это описание с текстом, написанным более чем за 1000 лет до него, – с приведенным выше описанием въезда Константина Великого в Рим, сделанным Евсевием Кесарийским, то становится очевидным сходство. Анонимный автор «Славных деяний» пытается донести до своих читателей вполне понятное послание: Генрих есть новый Константин, благочестивый император, а его въезд – триумфальное римское шествие. Кроме того, описание «царственной неподвижности» Генриха почти дословно (кроме оговорки про рост) повторяет описание Аммианом Марцеллином триумфа Констанция II: «Приветственные выкрики его императорского имени и отдававшиеся звуки рогов оставляли его невозмутимым, и он выказывал себя таким же величавым, каким видели его в провинциях. Будучи очень маленького роста, он наклонялся однако при въезде в высокие ворота, устремлял свой взор вперед, как будто его шея была неподвижна, и, как статуя, не поворачивал лица ни направо, ни налево; он не подавался вперед при толчке колеса, не сплевывал, не обтирал рта, не сморкался и не делал никаких движений рукой»[1034]. Впервые в английской истории имперские амбиции столь ясно выражались в публичной демонстрации символов.

Итак, автор в достаточно пропагандистском тексте, ориентированном прежде всего на английскую высокообразованную аудиторию[1035], довольно настойчиво проводит «имперскую» линию в придворной пропаганде. Таким образом, въезд Генриха V теперь уже скорее не адвент, а триумф, поскольку он приурочен к военной победе. Классический триумф также не умер в средневековье – как и символы адвента, символы триумфа были включены в свою структуру христианской церковью. Так, в 1198 г. для папы Иннокентия III был устроен тщательно воссозданный античный триумф – папа ехал на коне, перед ним шли кардиналы, епископы и священники, за ним следовали представители города. Улицы были украшены временными арками и цветами. В финале процессии папа помолился у гроба св. Петра (в классическом триумфе молитва возносилась Юпитеру Капитолийскому)[1036].

Но именно триумфальная схема позволяет объяснить действительно присутствующие элементы погребальной литургии в процессии Генриха V. Триумф, согласно учению, предложенному Арнольдом ван Геннепом, является ритуалом перехода, а любой переход включает в себя символическую смерть и воскрешение уже в новом статусе того, кто проходит этот обряд[1037]. Таким образом, смерть в некотором смысле действительно имела место. Но это не было самоуничижение или суд. Миновав несколько сцен, получив эпифанию, пройдя сквозь яшмовые врата Небесного Иерусалима, умирал человек и воин Генрих Ланкастер, и в собор св. Павла в сопровождении 14 епископов, певших «Те Deum Laudamus» входил новый Генрих – триумфатор, император, Христос.

Полное формирование ритуала и королевского мифа было завершено при следующем монархе – Генрихе VI. Усилиями оформителя процессии, которым, по предположению Уитингтона, был поэт и монах Джон Лидгейт[1038], было создано «зрелище столь успешное, что оно стало краеугольным камнем триумфальной формы в Лондоне и… более ста лет было моделью для оформления городских триумфов»[1039]. Действительно, в процессии Генриха VI проявляется полная символическая форма королевской процессии, порядок демонстрации символов оформляется окончательно, практически все символические жесты также собраны здесь. До процессии Елизаветы I, когда протестантские убеждения и новые идеи государства вынудят убрать ряд символов и жестов и, напротив, ввести ряд новых образов, ритуал Генриха VI будет воспроизводиться на улицах Лондона каждым королем.

На церемонию оказало влияние, безусловно, то обстоятельство, что это была вторая коронация Генриха, который уже был увенчан короной в Париже. После коронации в своем новом владении, где Генрих был представлен как мирный король, над троном которого мистическим образом висят две короны, он прибыл во владения своих предков 9 февраля 1432 г., а в Лондон въехал 21 февраля, через пять дней после праздника Семидесятницы. Уже сама близость к этому празднику придавала несколько апокалиптические черты предстоящей процессии, поскольку текст Евангелия от Марка 20:1-16, который читался в Семидесятницу, интерпретировался в средневековой церкви как образ Суда Господнего[1040]. Впрочем, само триумфальное шествие, детальное описание которого в стихах оставил нам Джон Лидгейт[1041], основывалось скорее не на тексте, а на символах литургии Церкви, служивших традиционной цели маркировки Генриха VI как божественного царя и помещения его в сакральный центр социума.

Создателям удалось найти практически идеальный баланс между сюжетным единством всей ритуальной драмы процессии и самодостаточностью каждой отдельной сцены.

Лидгейт определяет библейский лейтмотив своего повествования еще в самом начале описания въезда, выстраивая двойную параллель между Генрихом VI и Давидом и Лондоном и Иерусалимом:

Подобно в ИерусалимДавид, прекрасен и могуч,Въезжал. Так, городом любим,Наш Генрих, словно Солнца луч,Несущий свет сквозь темень туч,Был принят. Радость и любовьПо всей стране царили вновь[1042].

Генрих предстает в виде Давида, совершающего триумфальный въезд после победы над Голиафом (1-я Царств 18:6). Такой образ позволял придать процессии черты имперского триумфа, хотя самому королю на тот момент было 10 лет, и никаких героических военных побед он, разумеется, еще не одержал. Тем не менее, форма римского триумфа дополнительно усиливается символическим образом Непобедимого Солнца, с которым сравнивается английский монарх, который этим повторяет въезд Константина Великого.

Короля встречал мэр, одетый в алый бархат, шерифы и горожане в алых плащах. Стоявшие по сторонам триумфального пути горожане были одеты в белое, что, по мнению Лидгейта, показывало их чистоту и невинность[1043].

На мосту был установлен столб, на котором стоял «чемпион, защищающий короля от всех врагов»[1044]. С одной стороны, в этом символе явно повторялась триумфальная процессия Генриха V, то есть сын повторял триумф отца, гарантируя таким образом военную славу и победы. С другой стороны, королевский защитник, чемпион, выступавший от имени короля на турнирах, был традиционным участником коронационного ритуала – он входил (или въезжал) в пиршественный зал и бросал перчатку со словами «если кто осмелится усомниться в знатных титулах короля, пусть примет этот вызов». Таким образом, появление чемпиона уже на входе в город позволяло забыть несколько неприятный для лондонцев момент: король уже был коронован в Париже. Коронационный ритуал за счет использования символов коронации в аккламационной процессии как бы растягивался во времени и пространстве, объединяя две столицы правителя Англии и Франции.

Далее две антилопы держали гербы Англии и Франции. Когда король приблизился, из ворот вышли три императрицы – Природа, Милость и Фортуна – в золотых венках, одеждах из бархата, шелка и парчи, при этом Лидгейт сравнивает их с Фебом[1045]. Императрицы одарили короля тремя (точнее – шестью) дарами:

Императрицы в одеяньях яркихДары природы, Неба, БожестваПередают монарху как подаркиОт сердца чистого без тени плутовства.И это лишь начало торжества —Монарха Милость воздает самаРазумностью и живостью умаПрирода наделяет мощной силойИ справедливость дарит в свой черед,Чтоб добрым подданным король всегда был милым,И страшным тем, кто право не блюдет.Фортуна – процветанье и доход.«Пусть долго в процветании царитНаш Гарри» – надпись золотом горит[1046].

Гордон Киплинг обратил внимание на то, что эти три леди играли огромную роль в средневековых аллегориях, в частности в «Somme le Roi» Фра Лорана[1047]. Там они распоряжаются вещами различной стоимости: малой (материальные вещи) – Фортуна, средней (интеллект и мораль) – Природа и высшей (жизнь и здоровье души) – Милость. Трехчастное деление формально совпадает с тем, которое предлагает Лидгейт, и влияние на него Фра Лорана исключить нельзя, хотя некоторые отличия все же есть. Интеллектуальными достоинствами в данном случае наделяет Милость, а Природа – качествами, необходимыми для управления. Таким образом, Генрих становится не просто обладателем трех видов достоинств, но и идеальным монархом, а сама сцена приобретает несколько дидактическое звучание. Безусловно, это – начало эпифании, что будет подтверждено дальнейшим порядком сцен и дальнейшими дарами. Однако вполне ясно, что частично эта сцена была ориентирована и на самого Генриха, который должен править со всеми этими качествами и тогда получит долгое и счастливое правление. Дидактика, ориентированная как на монарха, так и на остальных зрителей, тонко переплеталась с эпифанией, также ориентированной на всех зрителей и, одновременно, участников.