Королевский двор в Англии XV–XVII веков - Коллектив авторов

Лидгейт приводит почти точную цитату из Притчей Соломоновых: «Милость и истина охраняют царя, и милостью он поддерживает престол свой» (Притчи 20:28). Если три леди воплощают мотивирующую часть правосудия, то судьи и сержанты – действующую, что согласуется со словами Псалма 88: «правосудие и правота – основание престола Твоего, милость и истина преходят пред лицом Твоим» (Пс. 88:15). Но главным в эпифании была параллель между судом Соломона и будущим пришествием Христа, Который будет судить народы, основанная на Псалме 71: «цари Фарсиса и островов поднесут ему дань, цари Аравии и Саввы принесут дары; и поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему» (Пс. 71:10–11).

Таким образом, Генрих получал эпифанию одновременно как мудрейший из царей Соломон, Христос Судья и Христос Пантократор. Однако и в этой сцене присутствовал дидактический момент – символический образ трона Правосудия должен был стать и программой действий для юного короля: править с милосердием и состраданием, справедливо, опираясь на законные органы суда – судей и сержантов.

После этого Генрих прибыл к следующей сцене – Райскому Саду, возле акведука в Чипсайде. Там росли чудесные деревья – апельсины, гранаты, лимоны и многие другие. Но еще до этого вода в фонтане обратилась в вино при приближении короля. При этом Лидгейт описывает это превращение не столько в библейских, сколько в античных терминах – Фетида уступила Бахусу[1063]. Три девы – Сострадание (Mercy), Милость (Grace) и Благочестие (Pity)[1064] наливали вино лондонцам. Сострадание наливало вино умеренности, Милость – доброго правления, Благочестие – благополучия и согласия. Хотя, как уже говорилось выше, сам Лидгейт предлагает скорее античную интерпретацию, связь с литургией вполне присутствует. Эта сцена готовила новую эпифанию Генриха, основанную на словах проповеди, которая, согласно Сарумскому Миссалу, читалась в день Епифании на слова пророка Исайи:

«И в радости будете почерпать воду из источников спасения» (Ис. 12:3)[1065]. Совершив чудо, подобное чуду в Кане Галилейской, Генрих угощал всех лондонцев вином, дарующим добродетели, становясь их Спасителем, тем, кто возвращал потерянный Рай. Впрочем, сам Лидгейт, несмотря на упоминание Бахуса и Фетиды, называет источники, из которых черпали девы, «источниками спасения».

Сам Райский Сад был немного дальше, причем сам Лидгейт связывает его с именем мэра. Поскольку мэром был Джон (то есть Иоанн) Уэллс, то вполне допустимо предположить, что это была та же самая сцена, которая использовалась во время повторной аккламации Ричарда II, – сад Иоанна Крестителя. Таким образом, не только усиливалась символическая основа эпифании за счет символа, в прямую не представленного на сцене, но и создавалась историческая преемственность между Плантагенетами и Ланкастерами. В саду короля встречали два пророка, что также было элементом эпифании – рассмотренного выше Ordo prophetarum. На этот раз это были Енох и Илия:

Прекрасен был тот Райский Сад:Вокруг народ стоит толпой,Внутри достойные стоятДва старца: Енох, а другойБыл Илия, пророк седой.Пророки предрекают королю:«По Божьей воле укрепишь ты власть свою»[1066].

Енох предсказал, что Бог укрепит трон Генриха, обеспечит процветание его королевства, ни один враг не причинит ему вреда, никакие мятежи не нарушат его счастье. Затем Илия пророчествовал, что Господь благословит всю жизнь Генриха, все его дела, предпочтет его из всех царей и никогда не позволит ему пасть от руки врага[1067]. Присутствие именно этих двух пророков ясно маркировало этот сад как Земной Рай, поскольку существовала устойчивая легенда о том, что эти два пророка были живыми взяты на Небо. Иаков Ворагинский пишет об этом в своей «Золотой Легенде»: «Енох перенесен был, Илия вознесен был, но Иисус своей доблестью взошел на Небеса»[1068]. Таким образом не только маркировался Земной Рай, но и снова повторялось указание на Генриха как на Земного Христа – он был более достойным, чем два ветхозаветных пророка, поскольку по своей воле и своей доблестью вступал в Райский сад.

Приближался решающий момент эпифании – из Земного Рая королю предстояло пройти путь, который не смогли преодолеть Енох и Илия, – в Небесный Иерусалим, который разместился в Чипсайде. Яшмовый замок возвышался над улицей, а на его башне горел уже привычный по процессии отца Генриха VI символ – Солнце, знак высшей власти. Вокруг него были написаны титулы короля. Возле него росли деревья, зеленые на фоне зеленого замка. Два из них были переплетены и показывали родословную короля от св. Эдуарда и св. Людовика, доказывая справедливость его претензий на корону Англии и Франции. Третье было Древо Иессево, произраставшее от Иессея, отца царя Давида и через «ветвь» Деву Марию, восходящее к Христу.

Древо Иессево было одним из самых популярных символов эпифании, а его образ играл важную роль в литургии Адвента[1069]. Образ, основанный на словах Исайи: «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень…» (Ис. 11:1) и «И будет в тот день: к корню Иессееву, который станет, как знамя для народов, обратятся язычники, – и покой его будет слава» (Ис. 11:10), превратился не только в элементы проповеди и антифона Адвента, но и в мощнейший символ эпифании. Традиционно этот символ как бы «собирал» все предыдущие знаки эпифании – вокруг Древа изображались пророки, на Христа спускался Святой Дух в виде голубя, несущего семь даров Св. Духа[1070].

Таким образом, стоявшие рядом родословные Генриха и Христа была ясным знаком эпифании и тождественности этих фигур. Причем это была эпифания первого Адвента, в котором Генрих представал как Земной Христос, а эпифании второго Адвента, Небесного Христа, он достигал, проезжая через яшмовые ворота апокалиптического Небесного Иерусалима.

Финалом эпифании становилась встреча со Святой Троицей перед собором св. Павла:

Проехал замок наш король любимый.На сцене возле главного собораЛик Троицы, Святой и НеделимойВ сопровожденьи ангельского хораОткроется для царственного взора[1071].

Лидгейт не приводит точного описания образа, воплотившего на сцене Святую Троицу, однако вполне можно предположить, что этот образ согласовывался с наиболее распространенной в это время иконографией, в которой Троица изображалась в виде трех одинаковых антропоморфных фигур в царских облачениях (см. рис. 4). Перед сценой был баннер с надписью, в которой Троица благословляла короля, подчеркивая его мессианскую природу. Надпись в изложении Лидгейта является переложением Псалма 90: «Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих… долготой дней насыщу его и явлю ему спасение Мое» (Пс. 90:11, 16)[1072]. Можно предположить, что сама надпись была буквальной цитатой из Псалма. Встреча с Богом в конце триумфального пути была, как видно из описаний предыдущих процессий, логичным завершением королевской эпифании и ясным знаком его особых отношений со Всевышним. В данном случае важным элементом было обращение Троицы к королю как к мессианскому царю. Важность этого обращения наглядно видна из того, что она была сделана в виде баннера (что не исключает и устного изложения), то есть направлена на всех зрителей, а не только на монарха.

Рис. 4. Святая Троица и Дева Мария. Витраж Йоркского кафедрального собора. XV век

После этого Генрих спешился, прошел в собор св. Павла, откуда отправился в сопровождении мэра и шерифов в Вестминстер. Самое грандиозное, подводящее некий итог, суммирующее все достижения средневековой английской имагологии зрелище было окончено. Действительно, оформители процессии использовали все возможности для демонстрации королевской эпифании – пророчества, знаки божественности, возрождение города и мира, чудеса, Голос с Неба. Это позиционирование себя в качестве божественного монарха и центра общества тонко переплеталось с дидактикой в отношении юного монарха и пропагандой его правления. При этом идентичность символических образов процессий на протяжении более столетия позволяла представителям новых династий легитимировать себя и свой дом в глазах подданных.

Генрих VI был буквально усыпан дарами. Его одаривали физическими, интеллектуальными, политическими и духовными добродетелями, духовным оружием и доспехами, благословлениями. Впрочем, все эти дары подносились от имени Небесных сил и служили все той же цели позиционирования монарха как божественного правителя. Дар, который должен был установить связь между королем и подданными, когда предложение подарка становится манифестацией верности, а ответная благодарность является королевской прерогативой[1073], был преподнесен после процессии, в субботу в Вестминстере. Правда, дар был весьма велик—1000 фунтов[1074], но заключению «контракта» между подданными и государем все же не хватало публичности. Как будет показано ниже, превращение этого дара в элемент процессии будет сопровождаться уменьшением его материальной ценности – рост социальной значимости вел к снижению значимости экономической. Следует помнить о том, что Марсель Мосс показал, что в традиционном обществе дар не просто устанавливает связь между дарителем и получателем, а обеспечивает циркуляцию социальной энергии и гарантирует, что дар вернется к дарителю – не обязательно немедленно и в той же форме, но с неизбежностью[1075]. Дар был не только основой отношений, но и их зримым плодом, поэтому публичная демонстрация дарения в XVI в. позволит компенсировать заметное снижение материальной ценности. Пока же этот важнейший элемент процессии рассматривался как отдельный и практически частный акт.