Королевский двор в Англии XV–XVII веков - Коллектив авторов

С одной стороны, подобные сцены достаточно обычны для адвента королевы в качестве Царицы Небесной, которая несет милость людям. Таким образом, снова работала привычная и узнаваемая символическая схема, но наполненная несколько иным, протестантским смыслом, поскольку она должна была заслужить благость служением Слову. Елизавета въезжала в Лондон полная благословлений, но не благодати, которая могла быть дарована только через следование Слову Божьему[1139]. Однако наиболее ярко ключевая роль Слова в протестантской интерпретации процессии проявилась в следующей сцене.

От Стандарта до Малого Акведука ливрейные компании стояли по обе стороны улиц и приветствовали королеву. Возле Малого Акведука в самом конце Чипсайда хранитель городского архива Ранульф поднес королеве богато расшитый кошелек с 1000 марок золотом и в речи попросил ее быть доброй и милостивой королевой не ради стоимости подарка, а памятуя о чувствах дарителей. Королева приняла кошелек и поблагодарила лорд-мэра, братьев и всех присутствующих, пообещав оставаться доброй королевой и отдать, «ради безопасности и спокойствия всех вас, если потребуется, всю свою кровь»[1140].

После этого открылась сцена, являющаяся, безусловно, ключевой для всей процессии. Перед акведуком стояла сцена «квадратной пропорции». По сторонам ее находились два холма. Первый – безжизненный, голый, каменистый, на нем возвышалось дерево без листьев, совершенно мертвое. Над ним были надписи по-английски и по-латыни «Resbuplica Ruinosa» и «Decayed Commonwealth». На самом дереве висели таблички, перечислявшие, согласно Малкастеру, причины упадка государства: «недостаток страха Божьего», «непокорность правителям», «слепота вождей», «взяточничество магистратов», «мятежи подданных», «гражданское несогласие», «льстивость знати», «немилосердие правителей» и «неблагодарность подданных». На южной стороне сцены возвышался прекрасный цветущий холм, покрытый зеленью и цветами, на котором стояло цветущее зеленое дерево, воплощавшее «Respublica bene instituta», или «a Flourishing Commonwealth». На нем висели таблички, разъяснявшие причины процветания: «страх Божий», «мудрость государя», «ученость правителей», «подчинение слугам короны», «покорность подданных», «любовь к общему благу», «вознаграждение доблести», «изгнание порока»[1141].

В некотором смысле это был достаточно обычный элемент королевской процессии – сад, находящийся в запустении, преображается в цветущий при приближении монарха. Выше был продемонстрирован подобный эффект, произведенный Генрихом VII в Йорке на заброшенный сад. Совершая это, монарх возвращал город и страну к изначальной чистоте, в Потерянный Рай. Однако здесь есть и явные отличия. Заброшенный холм не стал цветущим, «Respublica Ruinosa» не превратилась в «Respublica bene instituta» от самого появления королевы. Она должна была только выбирать между этими альтернативами. Выбор, как и требовал ритуал, должен был быть сделан в виде ясно читавшегося символического жеста. Этой цели служила центральная часть сцены.

Между холмами располагалась пещера, из которой выходил крылатый старец Время с косой в руке. Он вел другого персонажа, девушку, одетую в белый шелк, над которой была надпись «Temporis Filia», а на ее груди – «Veritas». В руках ее была книга с надписью «Verbum Veritatis» – протестантская Библия. Ребенок произнес речь, разъяснявшую смысл сцены, после чего Истина передала книгу сэру Джону Парроту, который поднес ее королеве[1142].

Это был решающий момент всей процессии. Все замерли, поскольку действия королевы должны были ясно указать на ее конфессиональные предпочтения и будущую политику, а ни в том, ни в ином у подданных не было уверенности. Оформители процессии сделали все, чтобы подтолкнуть королеву к правильному решению: выражение «Veritas Temporis Filia» было личным девизом Елизаветы, сама победа Времени и Истины символизировала победу Елизаветы над ее старшей сестрой Марией[1143]. Она приняла денежный подарок и пообещала отдать за дарителей свою кровь – сейчас ей подносился предмет более ценный, чем деньги – овеществленное Слово Божье. И Елизавета сделала выбор. Она приняла Библию, поцеловала ее, двумя руками подняла над головой и потом возложила себе на грудь[1144]. Это был расчетливый жест со стороны королевы, и даже чрезмерная эмоциональность принятия дара была ясным знаком для подданных. Выбор между «Respublica Ruinosa» и «Respublica bene instituta» сделан.

Показательно, что всего два года спустя в Эдинбурге во время аккламационной процессии Марии Стюарт Джон Нокс предложил королеве аналогичное испытание. Во время процессии с неба спустился ангел и поднес королеве английские Новый Завет и Псалтирь. Для королевы-католички испытание оказалось неразрешимым. Стихи она выслушала с улыбкой, но при появлении ангела с дарами нахмурилась. Отвергнуть подарок было невозможно, поскольку ритуальные подарки носят характер обязательных, так как они формируют социальный порядок[1145]. Однако она не только не взяла сама в руки протестантскую Библию, но и послала принять ее самого отъявленного паписта во всей Шотландии Артура Эрскина[1146].

Центральной точкой всей сцены, безусловно, были не холм с образами государств, не Время или Истина, и даже не сама Елизавета, хотя от нее зависело очень многое. Если в классических средневековых процессиях текст Библии использовался для иллюстрации, разъяснения или маркировки символических объектов, то в протестантской интерпретации Слово Бога само становилось материальным объектом и, к тому же, активно действующим в этом мире. Библия выступает в этой сцене не как священный текст, но как сакральный предмет. Именно могущество материализованного Слова Божьего преображало государство в цветущее дерево[1147] «Respublica bene instituta», порождающее чудесные плоды[1148]. Причем утверждение этого преображения наступало не в силу какой-либо особенной энергии королевы, и не в силу ее добродетелей, а только через принятие Слова Божьего. Таким образом, метафора полностью согласовывалась с протестантским учением о спасении Sola Fide и Sola Scriptura.

Что интересно, протестантизм метафоры усиливал расположившийся за сценой акведук. Фонтан был метафорой протестантской Библии – и как источника Жизни, и как возвращения к чистоте изначального слова (следуя гуманистическому принципу возвращения ad fontes, к источнику)[1149]. С другой стороны, фонтан также был одной из метафор государства[1150]. Поэтому в личности Елизаветы, возложившей себе на грудь Библию и несущей инсигнии власти, совмещаются два образа фонтана как властного символа – духовного и светского. В этом смысле она переживает эпифанию, становясь священным монархом, хотя подобная интерпретация и представляется весьма сложной.

Кроме того, Елизавета демонстрировала свой союз с Истиной, что было очень важно для подданных. Истина находилась в союзе с сувереном, а через Слово Истины объединялась с ней и вместе совершала выбор между добром и злом, обретая и давая путь к спасению[1151]. Наконец, образ времени с косой воспроизводил классического Сатурна, поэтому тема Золотого Века, господином которого был Сатурн, вполне присутствовала в этой сцене.

Возле собора св. Павла королева выслушала речь и стихи по-латыни. Затем она направилась к акведуку на Флит-стрит, где ее ждала последняя сцена. Возле акведука был квадратный помост, на котором возвышался замок с четырьмя башнями. На возвышении перед ним располагался трон, за которым находилось дерево с зелеными листьями и фруктами, а над деревом была табличка «пальмовое дерево». На троне восседала, одетая в парламентскую мантию, Девора со скипетром в руке и в открытой короне. Над троном была надпись «Девора, судья и восстановитель Израиля, Книга Судей, IV». Возле трона стояли два представителя знати, два клирика и два коммонера. Над ними была надпись: «Девора со своими сословиями советуется о добром управлении Израилем». Ребенок в речи разъяснил смысл сцены: ради того, чтобы выбрать правильно между процветающим и запустевшим государством, королева должна всегда помнить о необходимости советоваться со своими сословиями. Бог часто посылает достойную женщину, чтобы она правила мужчинами, как Девора хранила мир в Израиле 40 лет. И поэтому надлежит и мужчинам, и женщинам-правителям слушать добрый совет[1152].

В основе этой сцены лежали слова Книги Судей о том, что, когда Детей Израилевых жестоко угнетал Иавин, царь Ханаанский, их спасла судья Девора – пророчица, жившая под пальмой (Судей 4:1–7), и после победы над Иавином мир царил 40 лет (Судей 5:31). Политический символизм представляется вполне очевидным: в виде Иавина выводился испанский король Филипп II, а спасительницей от него становилась Девора-Елизавета. Кроме того, специальная оговорка в речи позволяла защитить женское правление от неистового Джона Нокса. На более высоком символическом уровне трон Деворы был троном Правосудия, весьма привычным образом эпифании монарха как Царя Правосудия. Однако мессианский акцент был практически сведен на нет, поскольку Девора не принадлежала к роду Давидову и не была мессианской фигурой[1153]. При этом дидактический аспект был до крайности усилен, моделирование поведения монарха заметно превосходило формирование образа монархии в глазах подданных.