Адриатика (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

родной дипломатии, но нервы его от этого последнего выверта были уже, ни к черту. В тот день командиру "Селафаила" он сказал фразу весьма многозначительную:

– Пусть из Катторо меня лучше насильно увезут в кандалах в Сибирь – это куда почетней, чем убраться отсюда по своей воле пусть даже с орденом на груди!

После последнего неудачного визита к Сенявину австрийцы обозлились до крайности. Понять их, впрочем, было можно. Неизвестно откуда, но в Вене внезапно пронесся слух, что русские уже передали Австрии Катторо. Радости венцев не было предела! На фоне длинной череды поражений и унижений это был настоящий подарок судьбы. Не дожидаясь официальных подтверждений, император Франц объявил о большой победе своей дипломатии в городской опере под барабанную дробь. Затем были народные гуляния. В небо взвивались праздничные петарды. А на следующий день всех ждало жесточайшее разочарование – Бокко-ди-Катторо, по-прежнему, оставалось в руках Сенявина, и отдавать его он совсем не собирался.

Итак, австрийская миссия потерпела полную неудачу, а вместе с ней для обоих графов завершалась и их собственная карьера. Очевидец тех событий пишет: "По отъезде Лористона австрийские уполномоченные снова подали несколько нот, просили, убеждали, настоятельно требовали, снова потеряли границы умеренности и позволили себе неприличные выражения».

А что ждало Сенявина за все его вопиющие своеволия? Ждал военный суд и в лучшем случае отставка. На что надеялся Сенявин? Может быть на чудо, ибо, как известно, силен русский бог, а может вице-адмирал, как мудрый политик уже просчитал шахматную партию Наполеон – Александр Первый на несколько ходов вперед и лишь терпеливо ждал ее логического завершения? Ответа на этот вопрос потомкам флотоводец так и не оставил…

* * *

Жизнь, есть жизнь, а потому время от времени случались на эскадре и такие случаи, о которых большинство историков предпочитают помалкивать.

Самым громким делом за время Средиземноморской экспедиции, безусловно, стало убийство на Корфу генерал-майора Мусина-Пушкина его же собственными дворовыми людьми, которых последний взял с собой. Когда убийство произошло, то все вспомнили, что нрав покойный имел весьма свирепый, в подпитии же бывал и вовсе бешенным, а потому солдатам его жилось весьма несладко, что же касается крепостных, то этих он и за людей не считал. Что и как в точности случилось, осталось тайной, только нашли генерала поутру зарезанным, а дворовых его и вовсе не сыскали. Говорят, что, подкупив греков, бежали они лодкой на албанский берег, понимая, что за содеянное пощады не будет.

Был и еще один побег. Бежал писарь Тарасов с брига "Орел". Расследование дела выявило, что командир брига лейтенант Кричевский, находя ошибки в переписанных им бумагах, постоянно "ударял писаря в рожу рукой", от чего последний в бега и кинулся. Не лучше вел себя и командир шхуны "Азард" лейтенант Репьев, частенько вышибавший кулаком зубы своим матросам. Репьева пришлось воспитывать уже самому Сенявину. Собрав командиров, главнокомандующий внушал им назидательно:

– Бить из своих рук матроза никак нельзя, ибо от этого теряется уважение к начальству! Если уж нужно наказать за вину, то надо делать это обыкновенным порядком без рукоприкладства! Как же можете завтра идти в бой с матрозом, которого сами же сегодня избили? Подаст ли он вам руку помощи в трудную и смертельную минуту, или будет, глядя на ваши раны и мученья радоваться? Командиры, слова такие слыша, призадумались.

Тогда же командир "Азии" Белли доложил, что его старший офицер фон Бакман какой-то день назад так же избил палкой, кулаком и камнем матроса Сафона Григорьева, по подозрению в краже табака, отчего того матроса пришлось отправить в госпиталь. Немедленно было велено Бакмана строжайше наказать и занести взыскание в его послужной список, что было мерой, по тем временам, для карьеры нешуточной!

Долго тянулось дело о размолвке командира линейного корабля "Михаил" Лелли и его старшего офицера, которые постоянно ругались между собой. Так, старший офицер, явившись в каюту командира и застав того в ночном туалете, заявил без обиняков:

– Скиньте свой колпак, когда с вами говорят без шляпы!

Это было явным нарушением субординации, но Сенявин предпочел решить дело миром и вместо суда попросту развел недругов по разным кораблям, после чего сразу все и наладилось.

Особо много неприятностей доставлял всем начальник контрольной части на эскадре Шельтинг, отчаянный склочник и интриган. Что ни день, то от Шельтинга ложились на стол густо исписанные листы доносов. Вскоре не было на эскадре офицера, на которого бы он еще не доносил. Первое время Сенявин доносы те читал, ведь их писал как-никак начальник контрольной части, затем лишь бегло просматривал, потом стал откладывать в сторону. В конце концов, вызвал к себе контролера и сказал, прямо в глаза его бегающие, глядя:

– Соображая поступки ваши, я сомневаюсь, что вы не помешаны в уме или не имеете иной другой болезни, весьма свойственной с вашей злобой!

В тот же день Шельтинг был рассчитан и отправлен сухопутным путем в Россию.

Так, не сразу, а постепенно Сенявин выкорчевывал вредное, сея семена доброго. Разумеется, получалось все не сразу. Было непонимание, злословие и даже доносы, но цели своей главнокомандующий, несмотря, ни на что, добился, создав единый живой организм, имя которому было – Средиземноморская эскадра.

Глава седьмая

В боях и походах

В конце лета 1806 года политическая карусель, в который уже раз резко изменила весь расклад сил в Европе. И из упрямого строптивца Сенявин в одно мгновение превратился в настоящего провидца. Август 1806 года знаменовался крутым поворотом большой политики. Прежде всего, Санкт-Петербург наконец-то удостоверился, что Лондон при всех брожениях тамошних умов, никогда, и ни за что не пойдет на мир с Парижем. Профранцузски настроенный лорд Фок так и не смог пройти во власть, а миссия к Наполеону лорда Ярмута потерпела полное фиаско. Не сложился альянс у Парижа и с Берлином. Наоборот, с каждым днем в Пруссии росли раздражение и ненависть действиями Наполеона. Еще бы, французский император, наплевав на всех, беспардонно присоединил к себе добрую половину всех германских княжеств, в том числе и обещанный ранее Пруссии Ганновер. Фридрих-Вильгельм, обидевшись на все это, сам начал разговоры о скорой и неизбежной войне с лягушатниками. Что же касается России, то позор Аустерлица еще столь больно жег сердца россиян, что неприязнь к Наполеону была сильна как никогда ранее. Александр Первый все более и более склонялся к мысли поддержать Фридриха- Вильгельма и дать еще один решающий бой зарвавшемуся корсиканцу.

– Это была ошибка! – признался Александр, глядя, как