Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

— Это было особенно тяжело для детей, — рассказывала она. — Они ходили в международные школы, что само по себе не страшно, но ведь каждые четыре года им приходилось заводить новых друзей. Вечные переезды с места на место кажутся чем-то романтичным, к тому же говорят, что это поучительно и расширяет горизонт, но по своим детям я заметила, что все вовсе не так. Они выросли без корней. Теперь все трое уже совершеннолетние, живут отдельно от нас и, хотя перед ними был открыт весь мир, как один рванули в Нидерланды. Старший изучает горное дело в Делфтском техническом университете, дочка — международное право в Лейдене, а младший недавно поступил на экономический факультет в Роттердаме. Живут в съемных квартирах, и у меня впервые в жизни ощущение, что им наконец-то хорошо. Как бы сказать поточнее… ощущение, что они счастливы. Никогда никуда не ездят на каникулах. В этом году на Рождество даже не захотели приехать к нам в Скопье. Им просто-напросто надоело мотаться туда-сюда. И я их понимаю.

С леденящей душу небрежностью она обогнала на повороте трактор, тащивший прицеп со свеклой.

— Корни важны, — продолжала она. — Вот чему учат путешествия: тому, что путешествия ничего не дают, кроме оправдания нашей поверхностности и нашего безразличия, а также чувства избавления от корней, которое может быть приятным, но ни в коем случае не ведет к прогрессу, усовершенствованию, самореализации, духовному росту… и что там еще можно придумать. Il faut cultivеr son jardin. Каждый должен возделывать свой собственный сад. Чье это изречение? Я с ним полностью согласна.

Путешествия есть разновидность неподвижности. Такой вот парадокс. Это ясно видно по глобтроттерам и самопровозглашенным гражданам мира, которые вчера болтались со своими рюкзаками, полными вонючих одежек, где-то в Руанде, сегодня надеются остаться в живых после ночи в хостеле в Катманду, а завтра уже спускаются на резиновых лодках по Амазонке. Вы знаете эту породу людей. Скажем прямо, неполноценную. А их распирает чувство превосходства из-за преодоленных ими километров и списка немыслимых, забытых богом и людьми дыр, в которых они побывали, и они смотрят на нас снисходительным взглядом, показывающим, что они-то знают мир, а мы — нет, хотя на самом деле это они остановились в развитии из-за самомнения и эгоистичной жажды наслаждений. Они утратили даже любопытство, потому что и так знают, как все на свете было и будет устроено. А все то, от чего человек по-настоящему умнеет: вроде возделывания собственного сада, жизни на одном и том же месте, создания чего-то своего, умения быть нужным другому человеку, — они высокомерным жестом вышвырнули из своего рюкзака. Я их терпеть не могу. Похожее отношение к жизни, увы, нередко встречается и среди дипломатов, хотя рюкзаков у них нет. Вот мы и приехали!

Мы действительно приехали. Она свернула на гравий пустынной автостоянки, поставила машину на ручник и вышла.

— То, что мы увидим, официально считается красивым, — сообщила она.

Мне это и правда понравилось. Церковь Святого Пантелеймона оказалась маленькой византийской церквушкой двенадцатого века, расположенной в идиллическом месте. Внутри она расписана великолепными фресками.

— Добро пожаловать в македонский Ренессанс, — произнесла Мари-Анжела. — По мнению английского искусствоведа Эндрю Грэм-Диксона, эти фрески, на которые вы сейчас смотрите, опровергают теорию Джорджо Вазари, что Ренессанс начался в 1300 году, когда Джотто превратил статичные византийские иконы в динамичные, эмоциональные, человеческие сцены. Здешние фрески такие же живые и трогательные, как у Джотто, но на полтора века старше. Ренессанс начался здесь, в Скопье, а не в Падуе. Вы этому верите? Я пересказываю то, что прочитала. У меня уйма времени, чтобы углубляться в подобные рассуждения, потому что делать-то мне в общем нечего. Вот я и выучила это наизусть, так как Ханс просит меня привозить сюда всех наших гостей.

— Да, я заметил, что вы отлично знаете сюда дорогу, — кивнул я. — Но должен сказать, что я в самом деле под большим впечатлением. После всех помпезных статуй внизу, в городе, я никак не ожидал, что в Скопье есть и настоящая история.

— Подождите, скоро вы увидите этносело Горно Нерези. Вон там, на той стороне. Пошли.

Мы пересекли дорогу, прошли еще метров сто в гору и оказались у простых деревянных ворот с окошечком кассы, где должны были заплатить за вход. По ту сторону от ворот была отстроена типично македонская горная деревушка, с деревянными домами в традиционном стиле, с нависающим верхним этажом и открытыми верандами, на которых сушились настоящий перец и настоящие листья табака. Но только здесь никто не жил. В домах располагались сувенирные магазины, бутики, где продавали народные платья и украшения, продуктовые лавки, торговавшие местными винами, медом, сырами и колбасами. На деревенской площади я увидел небольшие бары и огромный ресторан с террасой. Самый большой деревянный дом оказался гостиницей. Это Венеция, подумал я. Единственное отличие от города, где я жил, состояло в полном отсутствии здесь людей. Мы с женой посла были единственными посетителями.

— Впечатляет, правда? — спросила Мари-Анжела. — Было бы обидно сюда не зайти. А знаете, что самое забавное? Если еще полчаса проехать на машине в горы, там будут точно такие же деревушки, но только в придачу вы бесплатно увидите еще и ослиный навоз, и скрюченных старух в черном с вязанками хвороста на горбу.

В одном из сувенирных магазинов я купил для Клио книгу о фресках Пантелеймоновской церкви и уменьшенную гипсовую копию конной статуи Александра Македонского. Меня заинтересовали серьги и кольца, но я точно знал, что они не соответствуют ее вкусу. Мари-Анжела купила мед и отвезла меня в гостиницу.

В принципе, у меня еще было время. Я нашел у себя в мобильнике, где находится Шутка. Пешком не дойти. Я вызвал такси. Когда сказал, что мне надо в Шутку, таксист сделал вид, что не понимает меня. Или, может быть, он правда меня не понял. Я повторил, куда меня везти. Он обернулся, посмотрел мне в глаза и отрицательно помотал головой. Я продолжал настаивать.

Он вздохнул.

— В Шутку для такси въезд запрещен, — сообщил он на идеальном английском. — Высажу вас у зоопарка. Оттуда до Шутки пять минут пешком. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы передумать.

Пока такси выбиралось из центра, я спросил у таксиста, чем же эта Шутка такая особенная.

— В Нью-Йорке есть Бронкс, — объяснил он. — А у нас — Шутка. Это