Царская Семья - жертва темной силы - Любовь Миллер

«Лицо у него было почерневшее, напряженное, усталое, глубоко запали колючие глаза. Повернулся почти спиной к сидевшей рядом с ним той самой разряженной жене адвоката, что была в прошлый раз. Мой стул по другую руку старца был пуст.

«А-а! Вот она» - дернулся он. - «Ну, садись скорее. Я жду. Чего в прошлый раз укатила? Я вернулся, а ее и нету! Пей! Чего же ты? Я тебе говорю пей! - Бог простит».

Потом Распутин нагнулся к Тэффи и сказал:

«Тяжко я по тебе тосковал».

«Ну, это все пустяки, Это вы говорите из любезности», - отвечала я громко. - «Расскажите лучше, что-нибудь интересное. Правда, что вы устраиваете хлыстовские радения?»

«Радения? Здесь то в Питере?»

«А что - разве нет?»

«А кто сказал?» - спросил он беспокойно. - «Кто сказал? Говорил, что сам был, что сам видал, али слыхал, али как?»

«Да я не помню кто».

«Не по-мнишь?» Ты вот лучше, умница, ко мне приходи, я тебе много чего порасскажу, чего не знаешь. Ты не из англичанок будешь?»

«Нет, совсем русская».

«Личико у тебя англичанское. Вот есть у меня в Москве княгиня Ш. Тоже личико англичанское Нет, брошу все, в Москву поеду».

«А Вырубова?» - совсем уж без всякого смысла, единственно, чтобы угодить Розанову, спросила

«Вырубова? Нет, Вырубова нет. У нее лицо круглое, не англичанское. Вырубова у меня деточка. У меня, скажу я тебе так: у меня есть которые деточки, и которые другие. Я врать не буду, это так»

«А… царица?» - вдруг осмелев, сдавленным голосом, просипел Измайлов. - «Александра Феодоровна?»

Я неможко испугалась смелости вопроса. Но, к удивлению моему, Распутин очень спокойно ответил:

«Царица? Она больна У нее очень грудь болит. Я руку на нее наложу и молюсь. Хорошо молюсь. И ей всегда от моей молитвы легче. Она больна Молиться надо за нее и за деточек. Плохо… плохо…», забормотал он.

«Что плохо?» «Нет, ничего… молиться надо. Деточки хорошие…»

«А вы знаете фрейлину Е?» - спросила

«Это такая востренькая? Будто видал. Да ты приходи ко мне, всех покажу и про всех расскажу».

«Зачем же я приду? Они еще рассердятся».

«Кто рассердится? «

«Да все ваши дамы. Они меня не знают, я человек для них совсем чужой. Наверное, будут недовольны».

«Не смеют!» - он стукнул кулаком по столу. - «У меня этого нет. У меня все довольны, на всех благодать почиет. Прикажу - ноги мыть, воду пить будут! У меня все по Божьему. Послушание, благодать, смирение и любовь».

«Ну вот, видите - ноги мыть. Нет, уж я лучше не приду».

«Придешь. Я зову».

«Будто уж все и шли, кого вы звали?»

«До сих пор - все».

Справа от Распутина сидела жена адвоката. Ее муж все шептал ей что-то. Тэффи сказала:

«Вот вы лучше пригласите к себе вашу соседку», - сказала я Распутину - «Посмотрите, какая милая».

Она, услышав мои слова, подняла на меня глаза, испуганные и благодарные. Она даже побледнела, так ждала ответа.

Распутин взглянул, быстро отвернулся и громко сказал:

«А-а! Дура собачья!».

Все сделали вид, что не слышат. Я повернулась к Розанову: «Ради Бога» - сказал тот - «наведите разговор на радени Попробуйте еще раз».

Но у меня совсем пропал интерес к разговору с Распутиным. Мне казалось, что он пьян… Распутин пил, мотал головой, дергался и бормотал что-то…

И в эту минуту вдруг ударили музыканты по своим инструментам. Звякнул бубен, зазвенела гитара, запела гармонь плясовую. И в тот же миг вскочил Распутин. Вскочил так быстро, что опрокинул стул.

Сорвался с места, будто позвал его кто и, отбежав от стола (комната была большая), вдруг заскакал, заплясал, согнул колено углом вперед, бороденкой трясет и все кругом, кругом… Лицо растерянное, напряженное, торопится, не в такт скачет, будто не своей волей, исступленно, остановиться не может…

Все вскочили, окружили, смотрят.

Тот «милай», что за листками бегал, побледнел, глаза выпучил, присел и в ладоши хлопает.

«Гоп! Гоп! Гоп! Так! Так! Так!

И никто кругом не смеялс Все смотрели точно испуганно, и во всяком случае, очень очень серьезно.

Зрелище было до того жуткое, до того дикое, что глядя на него хотелось завизжать и кинуться в круг вот тоже так скакать, кружить, пока сил хватит.

А лица кругом становились все бледнее, все сосредоточеннее. Нарастало какое-то настроение. Точно все ждали чего-то… Вот, вот… Сейчас…

«Ну, какое же может быть после этого сомнение?» - сказал за мной голос Розанова - «Хлыст!»

А тот скакал козлом, страшный, нижняя челюсть отвисла, скулы обтянулись, пряди волос мотаются, хлещут по впалым орбитам глаз. Розовая колкая рубаха раздулась на спине пузырем.

«Гоп! гоп! гоп! « - хлопал в ладоши «милай».

И вдруг Распутин остановилс Сразу. И музыка мгновенно оборвалась, словно музыканты знали, что так надо делать.

Он упал в кресло - водил кругом уже не колючими, а растерянными глазами.

«Милай» поспешно подал ему стакан вина…

Тэффи больше не могла этого выдержать. Было душно. Учащенно билось сердце и дрожали руки. Она направилась к передней. И тут ей наперерез вышел Распутин. Он взял ее за локоть и стал говорить:

«Подожди минутку, что я тебе скажу. Только слушай хорошенько. Видишь, сколько кругом нас народу? Много? Много, а никого нет. Вот: я и ты и только всего. Вот стоим мы здесь с тобой, я и ты. И я тебе говорю: ты приходи! Тяжко хочу, чтобы ты пришла. Так тяжко, что вот прямо о землю бы бросился!»

Он судорожно дергал плечом и стонал.

И было все так нелепо, и то, что мы стоим посреди зала, и что он так мучительно серьезно говорит…»

Распутин продолжал:

«Ты Распутиным не брезгуй, мужиком. Я кого полюблю, я тому палаты каменные строю. Не слыхала что- ли?»

«Не слыхала» - ответила

«Врешь, умница, слыхала. Это я могу. Палаты каменные. Увидишь. Я много могу. Только приходи ты, ради Бога, скорее. Помолимся вместе. Чего ждать то! Вот меня все убить хотят. Как на улицу выхожу, так и смотрю во все стороны, не видать ли где рожи. Да. Хотят убить. Ну, что-ж! Не понимают, дураки, кто я таков. Колдун? А может и колдун. Колдунов жгут, так и пусть сожгут. Одного не понимают: меня убьют и России конец. Помни, умница: убьют Распутина - России конец. Вместе нас с ней и похоронят».

Он стоял посреди залы, худой, черный, как иссохшее, горелое, суковатое дерево.

«И России конец… конец России…»

Тряс вытянутой крючковатой рукой, похожий на мельника из «Русалки» в игре Шаляпина.

Страшный он был в эту минуту и совсем безумный.

«А? А? Уходишь? Ну, уходишь, так уходи. А только вспомни… вспомни…»

Возращалась Н. Тэффи домой вместе с Розановым. Она ему говорила:

»… в этой распутинской атмосфере есть для меня что-то беспредельно противное и очень тяжелое. Подхалимство, кликушество и одновременно обделывание каких-то неизвестных нам темных, очень темных дел. Подойдешь, запачкаешься и не выпутаешьс Противно это все и не весело, а весь интерес к разным «жутким тайнам» этой среды поглощается этим отвращением.

Жалкое, напряженное и несчастное лицо адвокатской жены, которую муж так бесстыдно навязывает пьяному мужику - во сне мне снится, как кошмар. И ведь у него там, верно, много таких, про которых. он кричал и кулаком стучал, что «не смеют и всем довольны».

Противно уж очень. До жути противно! Боюсь!»

Через несколько дней знакомая дама позвонила писательнице и упрекала ее, что она не была на ее вечере.

«Была Вырубова», - говорила дама. «Ждала вас. Ей очень хочется с вами познакомиться, и я ей это обещала. Ужасно, ужасно обидно, что вы не могли быть».

«Ага!» - подумала «Начались вести из «того» мира. Чего же ей от меня нужно?»

Н. Тэффи пригласили на вечер к С. Там к ней подошла незнакомая дама в черном домино и маске. Голос ее был незнакомый. Но говорила она истерическим голосом той-же интонации, как говорила фрейлина Е. Домино упрашивало Тэффи поехать к Распутину в четверг. Когда писательница сказала, что не поедет к нему, у домино задрожали плечи. Казалось, что она плачет. И потом, вдруг, она стала ее умолять не ездить к Распутину:

«Умоляю вас всем, что у вас есть святого, - откажитесь идти в четверг. Надо, чтобы он отменил этот вечер. Он не должен приезжать из Царского в четверг. Этому надо помешать, потому-что это будет ужасно»…

У нее опять задрожали плечи и опять показалось мне, что она плачет.

Спасибо вам, дорогая, дорога..»

И быстро нагнувшись, она поцеловала мне руку. Вскочила и ушла»

После этого Тэффи кто-то вызывал по телефону. Горничная сказала ей, что «кто-то» - назвался Распутиным. Вскоре писательница уехала из Петрограда

Еще существуют записки-дневник о встречах с Распутиным Елены Джанумовой. Эти записки были напечатаны в парижском журнале «Современные новости» в 1923 году.

Фамилия Джанумовой, и ее прозвище «Франтик», данное ей Распутиным, встречается в некоторых книгах о Распутине, а также и в «Красном архиве».