Когда ты исчез - Джон Маррс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я лежала в ванной, прижимаясь щекой к холодному кафелю и сжимая в руке пластиковый кораблик. Хотелось одного: чтобы тот увез меня в прошлое и дал шанс спасти своего ребенка.
7 февраля
Спальня стала для меня убежищем – таким убежищем, которое одновременно является местом пытки. Жаль, нельзя было заколотить окна с дверьми и сделать из нее гроб, такой же, как тот, в котором глубоко под землей лежал мой мальчик.
Я долго не могла стоять без помощи Саймона. Стоило подняться, как кружилась голова, земля уходила из-под ног, и я смиренно укладывалась обратно в кровать. Телефон звонил не переставая; пришлось выдернуть его из розетки, чтобы не досаждал.
Снизу неслись приглушенные голоса – друзья приносили угощения, предлагали помощь, забирали детей, чтобы те хоть немного развеялись с приятелями. Хорошо, когда детей уводили – вне дома им было безопаснее, чем со мной. Однако они все равно тихонько открывали дверь спальни и заползали ко мне под одеяло. Я невольно обнимала их теплые тельца, прижимала к себе, но потом сознавала, что творю, и выгоняла. Они в силу возраста не могли понять, отчего мама стала такой грубой. Я действовала в их же интересах: со мной им будет только хуже.
Саймон стал для них и папой, и мамой; он терпеливо объяснял, что мне очень грустно, но я все равно их люблю и выйду из комнаты, когда буду готова. Пока же надо запастись терпением.
Во время похорон Саймон не выпускал меня из рук, обнимал меня, и я роняла капли туши на лацканы его пиджака. По возвращении он снова безропотно позволил мне улечься в постель.
По утрам, когда я просыпалась, было хуже всего, потому что первые несколько секунд я не помнила о случившемся. Затем осознание обрушивалось на меня и процесс поворачивался вспять.
Когда я пыталась сосредоточиться на деле, то вспоминала, как обнаружила Билли в ванной, и все прочие мысли вылетали из головы. Иногда по ночам казалось, что я слышу его плач; тогда, повинуясь материнскому инстинкту, я выскакивала из кровати и бежала к нему в комнату…
Организм словно жил отдельной жизнью. Я сознавала, что потеряла сына, но грудь по-прежнему вырабатывала молоко.
Я ужасно тосковала по Билли: по тому, как он укладывал голову мне на плечо, а я стряхивала сон у него с ресничек… Только благодаря сыну я смогла почувствовать себя женщиной, после того что сделал со мной Дуги.
Сколько бы раз Саймон ни повторял, что это был несчастный случай, наверняка он меня презирал. Да и как иначе? Я сама себе была противна.
12 апреля
Саймон не отходил от меня ни на минуту, но ничем не мог помочь. Свое отвращение к себе я пыталась выместить даже на нем, обвиняя, что он не поднялся в ванную, как я просила.
Он справлялся с горем по-своему: стоически. Всегда был рядом, когда мне хотелось выплакаться. В общем, стал идеальным мужем.
Я говорила, что от Билли пахнет розами. Поэтому Саймон вскопал клумбу под кухонным окном и высадил шесть розовых кустов. Там мне становилось чуточку спокойнее; я часто усаживалась рядом или вдыхала цветочный запах через окно.
Именно оттуда начался мой путь к исцелению.
22 октября
Когда я опустела до самого предела, выплакала последние слезы и устала себя ненавидеть, оставалось одно.
Я открыла глаза и понемногу впустила в себя любовь, которой меня окружали близкие.
Любовь родных, любовь друзей, но прежде всего – любовь мужа.
САЙМОН
Нортхэмптон, двадцать шесть лет назад
3 января
Я стоял за спинами наших мальчиков, изумленно глядя, как Кэтрин выворачивается под немыслимым углом, пытаясь второй раз за последние четырнадцать месяцев вдохнуть жизнь в крохотное тельце.
Билли, мокрый и неподвижный, лежал на полу. Глаза у него блестели, хотя жизни в них уже не было. Интересно, что он видел перед самой смертью? Может, меня? Ведь я в тот момент находился в ванной.
Когда Кэтрин позвала меня присмотреть за ее сыном, я помогал Эмили сушить волосы после душа. Кэтрин в спальне разговаривала с кем-то по телефону. Билли играл со своим корабликом и, увидев меня, одарил липкой улыбкой.
Я в ответ улыбаться не стал.
Он бросил игрушку слишком далеко и не сумел дотянуться. Посмотрел на меня, чтобы я подал. Однако я не двинулся с места. Огорченно хныкнув, Билли протянул к кораблику ручонки: пухлые, все в складках рыхлой кожи. Неуклюже поднялся, держась за край ванны. Стал перебирать ногами, но потерял равновесие, поскользнулся и упал, саданувшись головой о кран, а потом о фарфор. На моих глазах он ушел под воду лицом вниз.
Повисла долгая тишина. Потом Билли вдруг очнулся, выгнул спину, но когда открыл рот, чтобы заплакать, туда хлынула вода с пузырьками. Он бестолково замолотил руками; ему не хватило ни сил, ни координации, чтобы подняться.
Я молча ждал неизбежного. Я знал, что надо делать, – как поступил бы на моем месте любой разумный человек, в котором есть хоть капля человечности. Любой – но не я. Кэтрин начисто лишила меня сострадания, превратила в холодного, бесчувственного чурбана. Мы с Билли оба погибли по ее вине.
Я поступил так, потому что в венах ее младшего сына текла дурная кровь. Не мог жить с ним под одной крышей, притворяться, будто он из нас, что он дорог мне и любим.
Когда из его легких вылетел последний пузырек воздуха и вода в ванне успокоилась, я вышел за дверь так же тихо, как зашел.
18 января
Шли дни после смерти Билли. Я ложился рядом с Кэтрин в темном коконе спальни и слушал ее рыдания. Потом, когда она засыпала, прокручивал в голове самый страшный момент ее жизни…
– Боже, – причитала она, выкрикивая мое имя. – Боже, боже мой!
Я выбежал из комнаты, встал позади Робби, Джеймса и Эмили, и только сейчас осознал, что натворил. Я запаниковал, решил все исправить. Растолкал мальчиков и принялся делать младенцу искусственное дыхание в тщетной попытке отмотать последние пять минут и вернуть все на круги своя.
Во рту у Билли стоял острый привкус мыла. Я изо всех сил зажимал ему нос и старался вдохнуть жизнь обратно. Когда
