Бестеневая лампа - Иван Панкратов

Тот согласно кивнул. Сопровождающий ждал на месте, во что-то играя в телефоне. Платонов окликнул его, снова приобнял за плечо, и они отправились покорять второй этаж. В палате он рухнул, как подкошенный, на свою постель, лицом в подушку, и хрипло закричал, прижимая ее к лицу здоровой рукой.

Только когда стало не хватать воздуха — крик оборвался. Он перевернулся на спину и пролежал так около часа, глядя в потолок остекленевшими сухими глазами. Когда сестра заглянула к нему перед отбоем, Платонов спал — поверх одеяла, в госпитальном костюме.

Инну выписали из госпиталя через два дня. Она ни разу не отправила ему сообщение, ни разу не позвонила. Платонов смотрел издалека на то, как незнакомый мужчина ведет ее под руку в сторону проходной. Она же, держась за него, не поднимала глаз, словно боялась среди людей увидеть и узнать кого-то, с кем не стоило встречаться.

17

В беседке было душно. Тонкой паутиной затянуло углы — и никакой ветерок не колыхал этих нитей. Платонов мог встать и пойти в свою палату, где был кондиционер, но не хотелось даже шевелиться. Он медленно втягивал этот противный жаркий воздух, чувствуя, как капли пота катятся по его лицу.

Сломанная рука временами давала о себе знать какими-то вспышками боли — короткими, как удары током. Сегодня он дважды принял кетонал — слишком уж разнылось предплечье. Но сам был виноват — нервничал и постоянно постукивал пальцами, то по столу на пищеблоке, то по лавочке, то сжимал и разжимал кулак. Он ничего не мог поделать с собой — курить он не курил, отжиматься или бить грушу до беспамятства не позволяло состояние здоровья. Вот и уходили все эмоции в сломанную руку, напоминали ему уколами боли о том, что произошло. Анальгетики Платонов принимал очень редко — потому что боль все-таки отвлекала его от мыслей, уводила в сторону, заставляла каким-то шестым чувством ощущать излом костей. В такие мгновенья он видел жизнь сквозь черно-белый фильтр рентгеновского снимка — на облака, на траву, на стены домов было наложено расплывчатое изображение осколков в правом предплечье.

Временами еще давало о себе знать и сотрясение — накатывало головокружение, пропадал фокус, но Платонов быстро выныривал из таких состояний. Надо было лишь найти опору и зафиксироваться на несколько секунд. Вестибулярный аппарат благодарно возвращал мир на место, зрение прояснялось. Нейрохирурги говорили особо за это не переживать. Он и не переживал…

Прооперировали его два дня назад. Наложили хитрые конструкции — несколько спиц, две пластины. Он, как исполнительный пациент, принимал какие-то таблетки, получал на ночь бестолковый укол промедола, ходил на физиопроцедуры. С ним здоровались, интересовались его состоянием; пару раз он зашел в свое отделение, взял несколько книг из шкафа — начальник похлопал его по плечу, предложил рюмку (Платонов отказался), сестры поохали, повздыхали, да и пошли по своим делам.

Он тогда увидел у стола на полу несколько плохо замытых капель крови, закрыл глаза, постоял так несколько секунд. Ему казалось, что он слышит голоса. Инна, Лена, Света… Дыхание в трубке телефона. Запах духов…

Открыл глаза и, шурша пакетом с книгами, направился на выход. На улице, возле двери, он столкнулся лицом к лицу с Лиходеевым.

— Мне сказали, что, возможно, вы будете здесь, — сказал он и протянул руку, но вспомнил про гипс и спохватился. — Извините.

— Очередной допрос? — поинтересовался Платонов. — У меня через пятнадцать минут физиолечение. Так что, либо укладываетесь в это время, либо всё потом.

— Никаких допросов более не будет, — ответил лейтенант. Переносить жару ему в форме было крайне тяжело, он постоянно ослаблял галстук и вытирал шею платком, а фуражку держал в руке. — Все гораздо проще. Я тут узнал, что дело, заведенное на вашу жену по факту избиения гражданки Богачевой Инны Александровны, закрыто. В связи с примирением сторон.

— Ого, — вырвалось у Платонова. — Вот так сюрприз… Решили мне об этом сообщить лично? С чего такая забота?

— Вы, наверное, не помните, но лет пять назад вы оперировали мою жену, — глядя прямо в глаза, сказал Лиходеев.

— Ну точно! Люда Лиходеева, конечно! — вспомнив, взмахнул здоровой рукой Платонов. — А что ж вы тогда не сказали, когда я вас спросил?

— Я был при исполнении, — пояснил лейтенант. — В такие моменты нам не рекомендуют упоминать о вещах, которые могут стать рычагом влияния.

— То есть сейчас вы — на прогулке? — усмехнулся Платонов. — Решили посетить наш парк, покормить местных собачек? А заодно и дать мне в руки рычаг?

Лиходеев помолчал, потом тихо сказал:

— Просто я помню, как вы ее на руках в перевязочную сами носили.

Платонов тоже помнил. Девочка двадцати двух лет, что-то там лечила у гинеколога при помощи аутогемотерапии — и в итоге получила огромные постинъекционные абсцессы, сепсис, эндокардит… Женская палата была рядом с перевязочной, и, чтобы не истязать Люду перекладываниями на каталку, Платонов сам относил ее на руках. Она была легкая, как пушинка — обхватывала его шею руками и прижималась, как ребенок. Он и воспринимал ее именно так — как ребенка. И только когда состояние стало постепенно улучшаться, и он увидел, что Люда в ожидании хирурга подводит глаза и красит губы — в тот же день пациентка поехала в перевязочную на каталке.

— Вы ее оперировали два раза, — добавил Лиходеев. — Я знаю, что она могла умереть. И я не могу вот так просто… С вами. Как со списанным материалом.

— Спасибо, — кивнул Платонов. — Но мне вы помочь не в силах.

— Да, — развел руками Лиходеев. — К сожалению, этот процесс не остановить, Виктор Сергеевич. Но у меня кое-что есть для вас. Можете считать запоздалой благодарностью за спасение жены.

Он достал из своей папки лист бумаги.

— Это копия. И даже копию я вам не отдам. Но вы можете прочитать. Прямо сейчас.

Платонов принял лист из его рук, глядя в глаза следователю. Потом опустил взгляд вниз, просмотрел. В одном месте задержался и прочитал несколько фраз, шевеля губами. Не поднимая головы, посмотрел из-под бровей на Лиходеева убийственным взглядом.

Лейтенант медленно протянул руку и взял лист.

— Мне надо идти, — он коротко кивнул. — Выздоравливайте, товарищ подполковник медицинской службы. И кстати — Ларису освободили из-под стражи сегодня утром, но домой она пока не вернется. У нее серьезные проблемы с психикой, так что она в краевой больнице. Надолго ли, я не знаю. Заметьте, как много в этой истории совпадает с делом Никитина. У вас в медицине это называют — «закон парных случаев»?

Он надел фуражку, отдал Платонову идеальное воинское приветствие, развернулся через левое плечо и чуть ли не строевым шагом пошел по аллее к выходу, оставив после себе невидимое облако какого-то цитрусового одеколона.

— Я подумаю об этом завтра, — сказал Платонов. — Ну или в крайнем случае — после физиопроцедур.

Он шел по аллее, и его губы бесконечно шевелились, повторяя только что прочитанное…

Так прошло полтора месяца. Лето подходило к концу, надвигалась приморская осень. Страховка была утверждена в округе, ее отправили в Москву и со дня на день он ждал смски о зачислении денег — именно это сообщение должно было стать концом его службы в армии. Рука практически не болела; Ткаченко предлагал убрать конструкцию где-то в октябре — он не доверял никаким городским больницам и просто требовал, чтобы Платонов пришел именно к нему. Приходилось для вида соглашаться, но планы у Виктора были несколько иные.

Он много времени проводил за книгами в дальней беседке; пациенты из соседних отделений привыкли к неразговорчивому подполковнику и не приставали с разговорами. Пару раз его навестили друзья, но прежних задушевных диалогов как-то не получалось.

В один из таких дней, когда он читал Достоевского, взятого в госпитальной библиотеке, в WhatsApp пришло сообщение. От Инны. Без предисловий.

«Я попросила закрыть дело, используя кое-какие связи. Не хочу, чтобы твоя жена оказалась в тюрьме — потому что, как ты сам прекрасно понимаешь, часть вины лежит на тебе. Большая ее часть. Да, у меня был и есть