Бестеневая лампа - Иван Панкратов

Лиходеев вообще производил впечатление какого-то запрограммированного бюрократа — все его движения были точными, верными, каждое слово взвешено, каждый взгляд что-то значил. Из общей картины выбивалась только фраза «Грамотно пишет, сволочь…», в которой ему не удалось спрятать свое отношение к ситуации, и тот факт, что он вообще не смотрел в глаза Платонову.

— Командир предлагает вам следующее. Все, что он сейчас может для вас сделать, не нарушая закон со своей стороны — это представить вас на страховую выплату по факту травмы. После чего командир расторгнет с вами контракт, а вы не будете претендовать ни на что сверх положенного. Больше половины пенсии вы давно выслужили, на премии и выплаты не рассчитывайте.

Виктор слушал все это, как приговор, понимая, что его жизнь катится в пропасть с ужасающей скоростью.

— Никаких проблем в округе не возникнет, задним числом оформят вам пару выговоров в личном деле и заседание аттестационной комиссии. В протоколе заседания будет указано о нецелесообразности вашего дальнейшего пребывания на военной службе. Командир обещает, что выговоры будут не за нахождение на службы в состоянии алкогольного опьянения — весь госпиталь в курсе, что с этой стороны к вам претензий не было никогда. В ответ на ваше увольнение я даю вам слово, что вся случившаяся история не получит огласки большей, чем это стало возможным на текущий момент. Никаких мер уголовного и административного воздействия к вам применяться не будет.

Лиходеев закончил и посмотрел на собеседника.

— Как вам это предложение?

— Сколько еще я буду находиться в рядах Вооруженных сил? — таким же канцелярским языком спросил Платонов.

— Вы сами знаете, сколько времени занимает выплата страховки — месяц или полтора. Я спрашивал у ведущего хирурга, вам показана операция — вы сможете сделать ее, еще будучи офицером. Никакого увольнения по заболеванию вам не светит. Сегодня распишетесь в приказе — и вы свободный человек.

Платонов с кривой усмешкой поднял вверх правую руку в гипсе. Лиходеев посмотрел на это, кивнул, достал из папки еще какую-то бумагу и протянул перед собой.

Это был приказ об увольнении. С открытой датой.

— Административная часть уже сочиняет вам выговоры и протокол заседания комиссии. От вас подпись — в выговорах и в этом приказе, — сказал Лиходеев. — От командира — дата. Любая, какую он сочтет правильной. Вероятнее всего — день утверждения вашей страховки в Москве. И кстати, у меня все в порядке с пониманием причинно-следственных связей — но вы знаете, как армия избавляется от любых негативных упоминаний о ней. В любом контексте. И эта история не должна быть растиражирована. Ни в средствах массовой информации, ни как-то иначе. Сейчас, в самый первый день, всё еще можно сделать с наименьшими затратами.

Платонов понимающе кивнул.

— А Лариса? Что с ней? — внезапно спросил он у Лиходеева.

— Не моя компетенция, — ответил тот. — Инцидент между двумя гражданскими лицами, хоть и на территории воинской части — мне не особо интересен.

Он подвинул приказ и ручку ближе к кровати, встал, отошел и встал у окна. Платонов смотрел на лист и ощущал какую-то пустоту внутри. То, чего он всегда боялся, случилось — вся его тайная жизнь стала явной. И не просто явной — она принесла вместе с собой кровь и смерть. Платонов словно стоял посреди операционной под светом бестеневой лампы, и никуда нельзя было скрыться от пронзительного яркого света. Он внезапно понял, почему командир запретил общаться с ним другим врачам — после всего того, что случилось, он стал здесь чужеродным элементом. Его отстраняли от всех, как прокаженного, в приказном порядке.

Он понял, что этот лист и подпись на нем уже ничего не значат. Надо взять в онемевшие пальцы ручку и поставить свой кривой, но размашистый росчерк в углу. Попрощаться с армией, с госпиталем, с женой и начать жить. По-другому. Заново.

Он протянул руку в гипсе к столу, медленно подкатил ручку пальцами к себе, взял ее — она показалась очень тяжелой и ужасно неудобной, — поставил стержень туда, где должна была появиться подпись, несколько секунд помедлил и решительно расписался рядом со словом «Ознакомлен». Боль пронзила предплечье, он дернулся, отбросил ручку на пол, застонал. Лиходеев обернулся, подошел, поднял ручку с пола, посмотрел на результат, кивнул.

— Я больше не нужен? — спросил Платонов. — Этот ваш неофициальный допрос в духе «предложения, от которого невозможно отказаться» — закончен?

— Это моя работа, товарищ подполковник, — сухо ответил лейтенант.

— Нет, — постучал здоровой рукой по столу Платонов. — Уже нет. Уже подполковник медицинской службы запаса.

Он сделал акцент на последнем слове, пробуя его на вкус.

— Запаса, — повторил сам себе. — Честь имею.

Он встал с кровати. Его сильно качнуло, он ухватился за стул. Лиходеев хотел его поддержать, но Платонов не позволил.

— Не стоит этого делать, лейтенант. Я как-нибудь справлюсь. Слушайте, а мы с вами раньше нигде не встречались? Что-то знакомое, не могу вспомнить.

Лиходеев промолчал. Платонов постоял с опущенной головой, медленно и глубоко вдыхая воздух. Постепенно головокружение прекратилось, но ноги были слабыми — сделать первый шаг, отпустив спинку стула, было очень страшно.

— Если вы уходите — а вы уже уходите, — то позовите медсестру, — попросил Платонов. — У меня к ней дело. Неотложное.

— Извините, — Лиходеев взял в одну руку со стола подписанный приказ, в другую папку и вышел в коридор, оставив дверь открытой. Через несколько секунд в палате появилась медсестра.

— Наташа, найди мне солдата в сопровождение. Я в реанимацию сбегаю.

— Начальник сказал вас никуда не пускать, — категорически отмела этот план медсестра. — У вас постельный режим еще на сутки минимум. Вы себя в зеркало видели, Виктор Сергеевич?

— Ну ты же понимаешь, я все равно уйду, — Платонов улыбнулся. — Это вопрос времени. И лучше мне быть с кем-то, чем свалиться на лестнице и сломать что-то еще.

Наташа надула губы; было видно, как внутри нее идет борьба исполнительной медсестры с просто красивой девушкой. В конце концов она махнула рукой, выглянула в коридор и позвала кого-то. Пришел прихрамывающий мальчишка, выслушал просьбу, охотно кивнул.

Платонов оперся на его плечо; они вышли в коридор и по боковой лестнице стали медленно спускаться на первый этаж, где была расположена реанимация. Первые шаги дались тяжело, но потом они вдвоем набрали неплохую скорость и прошли два пролета, практически не останавливаясь.

— Подождешь здесь, — Платонов махнул рукой в сторону подоконника. — Извини, кроме вида из окна, ничем отблагодарить не могу. Я скоро.

Он постучал в стеклянную дверь. Ему открыли, не глядя. Платонов вошел, держась за стену, увидел в дальнем конце коридора начальника реанимации, махнул ему и сел на первый же стул.

Борисов подошел, сел рядом.

— Как она? — без предисловий спросил Платонов.

— Да нормально там все. Я ее хоть сейчас могу домой выписать. Таблеточки попьет, перевязки три раза сделает, и все, здоровый человек. Считай, обошлось, не каждому так везет, когда его бутылкой по голове бьют.

— Бутылкой? — удивленно спросил Платонов.

(…вино привезу сама…)

— Да. Хорошая бутылка. «Хванчкара», между прочим. Медсестру именно красное вино смутило. Там кровопотеря была никакая, а вот лужа вина приличная.

— Проводи меня к ней, — попросил Платонов и попытался встать, но Борисов придержал его.

— К ней сейчас нельзя, — тихо сказал он. — То есть — лично тебе нельзя.

— Это почему?

— А у неё сейчас муж.

Платонов хотел что-то сказать, возразить, разозлиться — но не смог. Он откинулся на стуле и прикоснулся затылком к холодному кафелю, прикрыв глаза.

— Вот так, значит… — усмехнулся он через несколько секунд. — Мы с ней в одну и ту же игру играли.

(…я одинокая баба, которая скучно живет…)

— То есть, для тебя это сюрприз? — спросил Борисов.

— Получается, что да, — развел руками Платонов, совершенно не замечая боли под гипсом.

— Она была некоторое время без сознания, мы взяли телефон, нашли там контакты «Мама» и «Муж». Решили, что среди ночи лучше мужу позвонить.

— Все правильно, — кивнул Платонов, находясь в какой-то прострации. — Конечно, мужу…

Он тяжело встал, молча направился к двери, потом повернулся и сказал Борисову:

— Ты не говори, что я