Мяч, оставшийся в небе. Автобиографическая проза. Стихи - Новелла Матвеева

Три ответа

Из цикла «Новое о Насреддине»

Узнай, Земля и Океан,И вся Вселенная в придачу:Сегодня грозный шах ГассанРешает сложную задачу.

Сегодня в зал из янтаряК нему, при пенье соловьином,Ведут бродягу-бунтаря,Который знался с Насреддином.

Бродяга. Но бунтарь ли он? —Установить необходимо!Бунтарь? Так, будет он казнёнЗа неименьем Насреддина!

(А Насреддин, прошу учесть,Довольно крупно провинилсяЗатем, что шаха превознестьВ певучих бейтах поленился.)

Ответ бродяги должен бытьНаходчивым в своей подаче!Да так, что за прямой — казнитьА за уклончивый — тем паче!

— Скажи, бедняк из бедняков:Что знаешь ты о Насреддине?— Что у него бока — с боков,А голова — посередине.

             — Толпа!             Уклончив ли ответ?             — Уклончив!             — Нет!             — Уклончив!             — Нет!

— Но ты с ним, верно, говорил(И этим верность мне — нарушил)?— Клянусь движением светил,Я говорил, но он — не слушал.

             — Толпа!             Уклончив ли ответ?             — Уклончив!             — Нет!             — Уклончив!             — Нет!

— Ты говорил с ним? Но о чём?Рассказывай! Повелеваю!— А говорил я с ним о том,Что говорить с ним не желаю.

             — Толпа!             Уклончив ли ответ?             — Уклончив!             — Нет!             — Уклончив!             — Нет!

«Как быть? — подумал грозный шах,Допрос прохожего закончив, —Нет прямоты в его словах,Но разговор был неуклончив…

Я ждал зыбучего, как сон,Или железного ответа,Но не подумал я, что онОбъединит и то, и это!»

— Ну что, бедняк? В конце концовНе все властители жестоки.И ценят Красное СловцоНа очарованном Востоке!

И шах бродягу отпустил,Благодаря его ответам,Не разглядев, что это был…Сам Насредцин по всем приметам!

Зима

Что так чинно ходики ступают?Что так сонно, медленно идут?То ли стрелки к цифрам прилипают,То ли цифры к стрелкам пристают?

         Ночь. Молчанье. Только дверь снаружи         Напрягает раму и трещит,         Листовою сталью лютой стужи         Облицованная, словно щит.

Спит колодец в панцире, как витязь,С журавлём, похожим на копьё…На верёвке, чуть во мраке видясь,Лязгает промерзлое бельё:

         Простыни в бесчувствии жемчужном         Плавают, как призраки знамён,         От рубах исходит то кольчужный,         То как будто колокольный звон.

…Ну кого, скажи, не опечалитПрямо в душу вмёрзшая зима?Лишь зима зимою не скучает,Веселится лишь она сама:

         Катится над серыми полями,         Сети веток склеивает льдом,         Громоздит сугробы штабелями,         Чтоб никто — ни из дому, ни в дом.

То в дупло наклонное ныряет,Как ловец за жемчугом на дно,То снежинку острую вперяетС любопытством в тёмное окно…

         Пальцами прищёлкивает стужа,         Не мытьём, так катаньем берёт         И как будто стягивает туже         Пояса истаявших берёз.

…Что так чинно ходики ступают?Что так сонно, медленно идут?То ли стрелки к цифрам прилипают,То ли цифры к стрелкам пристают?

«Не сам сонет растаял в блеске лунном…»

Не сам сонет растаял в блеске лунном,А давняя сонетная пора:Древесный сок извечно будет юным,Хотя веков крепка на нём кора.

Застыла ода идолом чугунным,Элегия уходит со двора…И лишь сонет — ещё бежит по струнам,Ещё дрожит на острие пера!

Он жил давно. Но это не причинаВновь не ожить ему для новых тем.Его конец ещё не есть кончина.(Смотря кто «кончил»! Как! Да и зачем…)

Шекспир — и тот не вычерпал сонета!И ковш у родника оставил где-то…

«Дворник листья неохотно ворошит…»

Дворник листья неохотно ворошитПод наплывом облетающих аллей.Полог неба предвечернего прошитОбрывающейся ниткой журавлей.        За рекою, отражённые в реке,        Люди с вилами подъехали к стогам,        Точно карлы к великаньим пирогам        С циклопическою вилкою в руке.Веет свежестью обоих берегов.Странной яркостьюИ сказкой дышит быт.За телегами по зелени луговТучей ливневою бродит чёрный бык.        Ухожу среди слабеющих берёз.        Нет улыбки в их безликой белизне,        Тем томительнее за сердце берёт        Эта бледность, равнодушная извне.Дети кукол рассадили возле пняИ, забыв о них, ушли за бузиной;Куклы зябнутИ, уставясь на меня,Отсыревшие, сидят передо мной.

Жду снега

Долги дни короткие.Ветви в небе скрещены,Чёрные и чёткие,Точно в небе трещины.        Плач берёз потупленных…        Пни дождём разварены,        Точно замков кукольных        Древние развалины.

Листья под заборами.На осинах вороны —Осени блюстители,Листьев заместители.        Ближний лес туманится,        Вкривь и вкось проветренный,        Дождь резиной тянется…        Снег — и тот приветливей:

Налетит, завертится,Пень прикроет горкою,На лету задержитсяЗа рябину горькую,        Всё собой оденет он,        Всюду, всюду ляжет он,        Всё куда-то денет он,        А куда — не скажет он.

«— Как ты можешь воспевать эвкалипты…»

— Как ты можешь воспевать эвкалипты,Никогда не повидав их глазами?— Это клязьминских берёз манускрипты,Как сумели, мне о них рассказали.

— Как ты можешь рассуждать про оливы,Непричастная их шуму, их чуду?— Я о них порасспросила у ивы —Шелест листьев одинаков повсюду.

— Как ты смеешь, не бывав за пределом,О Манилах толковать, о Гаване?!— Я на лужицы гляжу между делом:Рябь на лужах устремляется (в целом)В ту же сторону, что зыбьВ океане.

Попугай

По клетке, шкафами задвинутой,Где книги в пыли вековой,Взъерошенный, всеми покинутый,Он бегает вниз головой.

Чудак с потускневшими перьями!Чудит, а под веками — грусть.Язык истреблённого племениОн знает почти наизусть.

Язык, за которым ученыеСпускаются в недра веков,Где спят города, занесённыеЗолой раскалённых песков…

Язык, что плетьми винограднымиПетляет по плитам гробницИ хвостиками непонятнымиВиляет с разбитых таблиц.

Прекрасный язык — но забылся он,Забылся, навеки уснув.Огромный — но весь поместился он,Как семечко, в маленький клюв.

Привык попугай разбазариватьБесценную ношу в тоске;С собою самим разговариватьНа умершем языке,

В кольце кувыркаться стремительно,Вниманья не видя ни в ком,И сверху смотретьСнисходительно,Когда назовут дураком.

Песня