Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний» - Виолетта Гудкова

Федотов. Ну, конечно, белогвардейская газета нагло наврала.

Лахтин. Неужели ты размахивал револьвером в этом притоне?

Федотов. Это неправда, врут все.

Входит официант.

Лакей. Дама вас спрашивает.

Федотов. Это Гончарова.

Встал, ушел, возвращается с Гончаровой, дает ей стул.

Лахтин — поклон.

Леля. Здравствуйте.

Лахтин. Я очень рад. (Рукопожатие.) Сергей Михайловичем прошу величать.

Федотов. Надо что-то заказать.

Лахтин. Чаю.

Федотов. Цейлонского.

Лахтин. Лучше индийского.

Федотов. Бисквитов.

Лахтин. Варенья принесите.

Федотов. Может быть, покушаем?

Лахтин. Ростбиф!

Федотов. И вина.

Лахтин. Да, да, вина.

Федотов. Покушаем и отправимся в полпредство, Дьяконов сейчас находится там, он позвонит нам и скажет, когда выезжать. Леля. Очень хорошо.

Лахтин. А вы помните меня? Нет? Нас уже знакомили в Москве однажды, на спектакле. В вашем же театре. Не помните? А, понимаю, я тогда баки носил.

Федотов. Неужели баки носил?

Лахтин. Да, продолговатые такие бакенбарды. Или нет, не продолговатые. А такие, как котлеты.

Федотов. Зачем?

Лахтин. Не знаю зачем. Сдуру завел.

Федотов. Для смеху. Вот как, значит, мы познакомились с вами. В Париже. Что вы теперь играете?

Леля. Гамлета.

Лахтин. То есть Офелию?

Леля. Нет, самого Гамлета.

Федотов. Да что вы? Женщина играет мужчину?

Леля. Ну да.

Федотов. Но ведь по ногам-то видно, что вы женщина.

Леля. Теперь женщина должна думать по-мужски. Революция. Сводятся мужские счеты.

Федотов. Чего, чего сводятся?

Леля. Сводятся мужские счеты.

Лахтин. Чепуха.

Федотов. На постном масле.

Входит официант.

Лахтин. Я вам чаю налью.

Леля. Мне, право, стыдно, что вы так беспокоитесь. Как вы жизнерадостны.

Лахтин. Вы знаете, у меня, кажется, подагра.

Федотов. А может быть, и не подагра.

Лахтин. А может быть, и не подагра. Тоска по родине.

Федотов. Или, вернее всего, насморк хронический.

Лахтин. Да, да, не смейся, я запустил грипп. (К Леле.) Ну слушайте, пейте, ешьте, бутерброды берите — сандвичи. Вы в первый раз в Париже?

Леля. Да.

Лахтин. Надолго?

Леля. Я хочу уезжать.

Лахтин. Куда — в Ниццу поедете?

Леля. Нет, я хочу домой, в Москву.

Лахтин. Да что вы, когда?

Леля. Как можно скорее.

Федотов. Давайте вместе поедем.

Леля. Спасибо. Я с удовольствием.

Лахтин. Ну и чудно.

Леля. Ну, расскажите, как там, в Америке.

Федотов. Да ничего, всего много… только неорганизованно как-то. Без карточек. Елена Николаевна на бал собирается.

Лахтин. Куда?

Федотов. На бал.

Леля. Оставьте, Федотов, я никуда не собираюсь.

Лахтин. На какой бал?

Федотов. Международный бал артистов.

Лахтин. Вас пригласили?

Леля. Да.

Лахтин. Наглость какая. Приглашать советскую актрису на бал дрессированных обезьян. Вы, конечно, отказались?

Леля. Да.

Лахтин. Еще бы. Вы подумайте, что бы сказали ваши товарищи, там в Москве, если бы вдруг стало известно, что вы согласились плясать на балу Валтасара Лепельтье. Того самого Лепельтье, который обрекает на голодную смерть своих рабочих. А, Дьяконов.

Входит Дьяконов. Просит стул.

Официант приносит стул.

Федотов. Познакомьтесь. Дьяконов. Елена Николаевна Гончарова.

Дьяконов. Кто?

Федотов. Что с тобой?

Дьяконов. Кто?

Федотов. Что с тобой?

Дьяконов. Вы Гончарова?

Леля. Да.

Дьяконов. Зачем вы пришли сюда?

Федотов. Ты пьян?

Дьяконов. Подожди. Вы просмотрели сегодняшние газеты, Сергей Михайлович?

Лахтин. Нет, не успел, а что такое?

Дьяконов (подсаживаясь к нему). Я только что был в полпредстве, я сообщил, что мы собираемся прийти на прием вместе с артисткой Гончаровой. Тогда мне вручили эти газеты, чтобы информировать нас. Вот три французские газеты и две белогвардейские. «Россия» и «Возвращение».

Лахтин. То, что отмечено синим?

Дьяконов. Да.

Лахтин. «Россию» я начал читать. Так, так. О вас тут, о вас.

Леля. Обо мне, что именно?

Лахтин. Вот сволочная заметка, едва приедет человек из Москвы…

Дьяконов. Читайте, Сергей Михайлович.

Лахтин. Здесь напечатано так: «Бежавшая из советского рая актриса Гончарова беседовала с сотрудником газеты „Россия“. На руках у нее имеется разоблачительный материал, имеющий совершенно своеобразное культурно-историческое значение…»

Федотов. Да вы не волнуйтесь, Елена Николаевна, они специалисты по клеветничеству. Они еще не такое напишут.

Дьяконов. На этот раз они написали правду.

Леля. Что вы говорите?

Лахтин. Давайте тише.

Федотов. Дьяконов, не скандаль.

Дьяконов. Ну а это, Сергей Михайлович?

Лахтин. Это вы писали?

Леля. Не вижу. Да, это расписка насчет платья.

Лахтин. Каким образом к вам попал бланк эмигрантской газеты?

Леля. Не знаю.

Лахтин. Это хуже.

Дьяконов. Теперь прочтите в газете «Возвращение» и во французских газетах кое-что.

Леля. Какая чепуха.

Лахтин. Тише, тише. Так. Статья носит следующее название: «Тайна советской интеллигенции в обмен на парижское платье». Вы продали свой дневник эмигрантам?

Леля. Какой дневник?

Лахтин. «Каждая строчка этого документа омыта слезами. Это исповедь несчастного существа, высокоодаренной натуры, изнемогающей под игом большевистского рабства. Это сверкающая правда о том, как диктатура пролетариата расправляется с тем, что мы считаем величайшим сокровищем мира, — человеческой свободной мыслью. На первой странице читаем: „Список преступлений советской власти“».

Федотов. Это правда?

Леля. Да. Но это не так. У меня есть тетрадь, она состоит из двух частей. Выслушайте меня, ах, это ужасно. Я сейчас вам объясню. В этой тетради два списка. Один — преступлений, другой — благодеяний.

Лахтин. Ничего не понимаю.

Леля. И я не продавала. Это какая-то сплетня. Я не знаю, как это проникло в печать. Знаете что? Пойдемте в мой пансион, я покажу вам эту тетрадь, и вы поймете. Я сейчас принесу, хорошо?

Дьяконов. Эта тетрадь?

Леля. Да.

Лахтин. Откуда она у тебя, Дьяконов?

Дьяконов. Этот дневник и расписку с сопроводительным наглым письмом прислал в полпредство эмигрантский журналист Татаров, с которым г/оспо/жа Гончарова имела дело.

Федотов. Как, это тот самый Татаров, который был у вас утром тогда, в пансионе? Вы, значит, все же… Я же вас предупреждал.

Лахтин. Дайте сюда. «Список преступлений».

Леля. Дальше, дальше смотрите, там список благодеяний.

Лахтин. Нет, никакого другого списка нет.

Леля. Как, половина оторвана, кто же оторвал?

Дьяконов. Вы же сами оторвали, чтобы выгоднее продать.

Леля. Я не продавала.

Лахтин. Подожди, Дьяконов. Как все это было, расскажите.

Леля. Я хотела пойти на бал, да, да, это так. Я пошла к портнихе, взяла платье, расписку потребовали. Я расписалась, а ее муж, я не знала, ее муж оказался этим самым Татаровым. Он подсунул мне бланк.

Дьяконов. Платье стоит четыре тысячи франков. Где вы надеялись взять такую сумму?

Леля. Я хотела заработать.

Дьяконов. Где? Ясно. Эти четыре тысячи франков вы получили за дневник, это написано во французской газете.

Лахтин. Подожди, Дьяконов, газеты могут врать, я не верю газетам.

Леля. Товарищи, честное слово, я никому ничего не продавала.

Лахтин. Да, я вам верю, вам захотелось потанцевать на балу.

Леля. Да, захотелось потанцевать, сверкнуть, разве это страшное преступление?

Лахтин. Но вы знали, что этот бал носит неясно выраженный, но все-таки фашистский характер.