Немой набат. 2018-2020 - Анатолий Самуилович Салуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но как она проявится? – подал голос Савва.
– А вот в том и вопрос, – оживился Валентин Григорьевич. – За или против? По моим наблюдениям власть этим вопросом не заморачивается. Видимо, считает, что русская пассионарность не более чем экспонат истории. Но народ – как природа, которая уступчива лишь тогда, когда слаба. А шторма, потопы, землетрясения – они земным человеческим силам неподвластны.
– Спит, спит народ! – воскликнул Владимир Васильев. В свете нашего разговора как не вспомнить вещего простачка, юродивого из «Бориса Годунова», который озарением понимает то, что умным невдомёк. Нельзя молиться за царя Ирода! Такие вещие простачки на Руси и сейчас не перевелись, но слышно их только в особые минуты истории. Они – как будильник, вернее, словно колокол вечевой. Все просыпаются. Миг – и нет пространства безгласия.
– А может, Илья Муромец на печи своего срока ждущий? – задумчиво произнёс Распутин. – Россия играет вдолгую. Созреть должны сроки.
– Да-а, – тоже задумчиво начал Курбатов. – Сегодня-то впору вспоминать: «Не плоть, а дух растлился в наши дни».
Савва перебил:
– А мне Иван Ильин ближе: «Бог в сердце, царь в голове и вожак впереди». Правда, с вожаком неясности – пока только вождь в наличии.
Курбатов ответил в форме вопроса:
– А вот мне неясно, мы новый фундамент возводим или углубляем «Котлован»?
Это был очень мудрый, глубокий вопрос, все поняли, что речь о «Котловане» Платонова, и задумались. А Вера, на которую внезапно свалилось счастье оказаться в столь звёздном высоколобом обществе, возгордилась ещё пуще.
В это время по поводу едкого замечания Курбатова кто-то пошутил:
– Ну, это полный Кафка.
Все рассмеялись.
А Курбатов, чтобы усилить своё мнение, напомнил:
– История такие сальто-мортале устраивает, что диву даёшься. Кто-нибудь слышал, как в воюющей Европе времён Первой мировой войны называли писательскую братию? Никто не слышал? Могу напомнить. Называли не очень почётно – «Соловьи над кровью». Потому что с каждой из противостоящих сторон литераторы сеяли только ненависть, никто не осмеливался на осмысления. Сегодня соловьёв русофобских тоже немало. К счастью, крови нет.
Затем разговор перекинулся на поиски идеи нравственного подъёма страны, на русофобское умопомешательство пятой колонны, на заветы русской жизни. А ближе к концу обеда, затянувшегося из-за обилия мнений, снова Валентин Григорьевич поднял серьёзную тему о необходимости культурного общения с Западом и угрозе перерастания общения во влияние.
– По логике, это первейшая обязанность государственной власти, – размышлял Распутин, – бдительно следить, чтобы культурные связи с Западом, пусть самые тесные, теснейшие, даже родственные – что худого? сколько таких примеров! – не вели бы к признанию чужого превосходства, к нравственному подчинению чужеродной среде, к заимствованию чуждых обычаев. Если коротко, – чтобы культурное общение не обернулось духовнонравственным подчинением, гуманитарным игом. Вот в чём загвоздка. У нас чуть ли не пинками заталкивают в безо́бразность. – Он сделал сильное ударение на первую букву «О». – При нынешнем медийном нездоровье всякого ждать можно.
– Да уж! – проворчал Ямщиков. – К чему привели общечеловеческие ценности Горбачёва, нам известно распрекрасно, общечеловеки оказались ягнятами в волчьих шкурах. Ты, Валентин, конечно, прав. Без обмена развитие культуры немыслимо. Но ведь это мы жаждем обмена, а они-то, муха-погремуха, хотят нашу самородность подавить, чтоб мы под седлом ходили. Высокие лицемеры, образованные мерзавцы. – Непонятно было, чьих, каких лицемеров и мерзавцев имел в виду Савва. – Тут, правда, есть некое правило которое можно позаимствовать у православия. – Мудрый Савва заинтриговал небольшой паузой. – Церковь допускает случаи, когда позволительно отступать от канона в подробностях повседневного обихода. Нет в этом никакого отступничества. Мы вот сегодня за стол садились, а молитву не прочли. Или возьми мужичка, слегка хлебнувшего. Он в церкви щепотью себе в нос тычет, при крёстном знамении до лба не дотягивает да ещё слева направо. Но что касается заповедной области верования… Сферы, где господствуют высшие интересы, скажем, доминирующая в русском сознании ценность справедливости – стихия, особо для нашего народа щепетильная, то здесь человек верующий нипочём не уступит. Думаю, и в нравственной обрядовости, в культуре так же. Проблема в другом. Как писал Тонио Гуэрра, молодёжь смотрит, а старость видит. И в какую сторону будут смотреть следующие поколения? Много залётного, безродного впаривают глобальщики. Но я верю и верую: не допустим слома цивилизации, под воду, как твоя Матёра, не уйдём.
После новой паузы продолжил:
– Но тут ведь как? Помните, Хорут и Морут, граждане Вавилона, предупреждали об опасности научных знаний, попавших к безумцам. Без-ум-цам! Так вот, безумцы-то и у нас завелись, вот в чём беда. Они-то и прибирают к рукам культуру, духовные ценности.
Распутин откликнулся:
– Когда-то один обманутый человек, ещё в Сибири это было, сказал мне: грызите землю, но не возвращайтесь туда, где вас предали. Я эту заповедь переношу на отношения с Западом.
Сколько раз нас предавали, а мы снова лезем к ним с объятьями, любой благожелательный взгляд ловим, за чистую монету принимаем.
– Лихая мода – наш тиран, недуг новейших россиян. Пушкин, – поддержал Курбатов.
А Савва вернулся к своей мысли:
– Вожди есть. Но вожак, вожак нужен!
Тот разговор Вера запомнила в деталях и, добравшись домой, для верности записала услышанное в тетрадь для заветных мыслей. Когда-то по девичьей традиции она намеревалась вести дневник, однако довольно скоро бросила это занятие, посчитав его бессмысленным. Через несколько лет она пожалела о скоропалительном решении, много интересных наблюдений забылось, навсегда канув в текучке жизни. Но сама тетрадь сохранилась, и Вера иногда делала в ней записи – не столько дневниковые, сколько с пометкой «нотабене», самые важные мысли.
Но
