Рожденные ползать - Александр Анянов

Громкий свист прервал мои сомнения и заставил обернуться. Это Панин ма?хал мне рукой, приглашая подойти.

Все, не успел! Мое сердце оборвалось. Одним махом я преодолел расстояние, разделяющее меня с начальником, ожидая самых ужасных известий. Однако Панин, как обычно улыбался во весь рот:

— Ты чего Санек мечешься по ЦЗ взад-вперед? Делать нечего? — поинтересовался он. — Давай, иди ребятам помогай. Там сетку маскировочную привезли. А то она большая и тяжелая, как падла.

Я облегченно вздохнул и, оглядев толстые зелено-коричневые рулоны, лежащие рядом с нашими самолетами, удивился:

— Что за бред маскировать таким цветом самолеты, стоящие на ЦЗ? Это что, вроде бы кусты растут прямо посреди аэродрома?

— Ясновельможный пан Анютов! — ухмыльнулся в ответ Панин. — Ребятам с большими звездами, которые учениями руководят, виднее, где кусты сажать. Или ты хотел, чтобы нас заставили МиГи на руках в лес затащить, чтобы натуральнее было? Радуйся, что хотя бы так.

Сашка повернулся к моим товарищам и скомандовал:

— Все, кончай базар. Начали маскироваться.

Мы разбились по двое на самолет и стали натягивать сетку. Я работал вместе с Юрой на его машине. Не успели мы закончить процесс, как произошло долгожданное событие — на ЦЗ целым и невредимым заруливал мой самолет. Мое сердце радостно забилось в груди — кажется, пронесло!

Когда 20-ка остановилась, я бодро подтащил к борту стремянку и тут вдруг заметил: под крылом по-прежнему висела бомба. И еще… Я даже вначале подумал, что мне померещилось, и протер глаза. На самолете не было подвесного бака!

Сердце оборвалось и рухнуло вниз. Нет — не пронесло! Бомбу Резник не сбросил — значит, не долетел до полигона. Не долетел — значит, машину завернули назад. Вероятно, каким-то образом обнаружилось, что чеки не были сняты с кресла. Тогда понятно, почему нет бака — летчик сбросил его перед аварийной посадкой, чтобы уменьшить вес самолета. Все сходится. Это — конец!

Медленно — медленно, как на расстрел, я пополз вверх по стремянке. Наверху зашипел сжатый воздух, это открывался фонарь кабины. Я поднялся до самого верха, ожидая увидеть испуганное или наоборот разозленное Петино лицо.

Однако Резник сиял, как новый рубль. Я уставился на него, не веря своим глазам.

— Что случилось? — удивлению моему не было предела.

— Полный порядок! — летчик заулыбался еще шире. — Отличный сегодня денек. Сначала пивко выиграл. Потом бомбу прямо в центр мишени положил.

— Что?! — я чуть не свалился со стремянки. — А что висит под крылом? И где тогда подвесной бак?

Улыбка медленно сползла с Петиного лица. Он отстегнул ремни кресла, вылез из кабины и спустился на землю. Примерно с минуту Резник недоуменно таращился на самолет, потом, схватившись за голову, простонал:

— Блин, не на ту кнопку нажал! Сбросил бак вместо бомбы! Ну, все, я — приплыл!

Нетвердой поступью летчик отправился докладывать о своих успехах, а я на всякий случай (если на меня сейчас кто-нибудь смотрит со стороны) опять залез на стремянку и сделал вид, что достаю из кармана чеки и устанавливаю их на катапультное кресло.

Вот, ведь как все в жизни интересно устроено, подумалось мне. Еще какой-нибудь час назад казалось, что повезло Пете, а теперь гляди-ка, все наоборот. Ладно, пусть хоть пивка попьет. Ему сегодня ой как не сладко придется на разборе полетов.

Температура воздуха все продолжала повышаться. Солнце палило немилосердно, было явно больше тридцати градусов. Одетые только в техническую форму на голое тело, мы, тем не менее, обливались потом, на открытой площадке без единого пятнышка тени.

Тем временем, на ЦЗ начинало разыгрываться представление: «куда уехал цирк».

Сначала поступила команда: снимать маскировочные сети и подфюзеляжные подвесные баки, потом вешать на самолеты управляемые ракеты. Мне было легче всех — сетку я так и не успел одеть, а бак мне помог снять Резник.

Когда вооружейники подтащили к нашим МиГам тележки с ракетами, поступила новая вводная: ракеты — отставить. Вместо них самолеты пойдут с бомбами с лазерным наведением. Также возвращаем на место только что снятый подфюзеляжный бак и дополнительно к нему вешаем два подкрыльевых. Вова-вооружейник со своей командой матерясь, поехали менять ракеты на бомбы. В это время техники самолетов, используя тот же набор выражений, начали вешать топливные баки.

Едва мы закончили с подвеской бомб, как обстановка опять поменялась. Прозвучал новый приказ: подкрыльевые баки — не вешать, оставить только один подфюзеляжный. Вместо бомб — блоки с неуправляемыми ракетами. Пришлось все перевешивать по-новому.

Как только мы справились с этой задачей, объявили, что аэродром подвергся нападению противника с применением химического оружия. Еще не веря обрушившемуся на нас счастью, техсостав, кряхтя от удовольствия начал надевать противогазы и натягивать на себя общевойсковые защитные комплекты, или попросту — «ОЗК».

Кое-как я подготовил самолет к вылету и теперь стоял в дурацком балахоне и маске, ожидая прихода летчика. Сказать, что мне было жарко, значило не сказать ничего. Пот под резиновым плащом ОЗК лил с меня ручьями. Техничка промокла насквозь, в сапогах хлюпала влага.

Я посмотрел направо. Там возле соседнего МиГа торчала одинокая серая фигура, похожая на слоника, вставшего на задние ноги. Только по номеру самолета я смог догадаться, что это Дед.

Летчик явно не торопился осчастливить меня своим присутствием. Чтобы хоть как-то спастись от жестоких солнечных лучей я, шлепая резиновыми сапогами, поплелся под крыло своего агрегата, где была хоть какая-то тень.

Летчик не появлялся. У меня окончательно запотели стекла противогаза, и я погрузился в зыбкий туман. Время от времени приходилось мошенничать и, оттягивая рукой резиновую маску, я протирал круглые стекла пальцами. Впрочем, они тут же запотевали снова.

Прошло еще какое-то время, я окончательно потерял счет. Может быть, прошло несколько минут, а может часов. Летчика не было. Резина противогаза нагрелась на солнце, и теперь как раскаленная сковорода жгла лицо. Тяжело стучала в висках кровь, натужно бухало сердце. Чувствуя, что начинаю терять сознание, я подошел к стремянке и ухватился за нее, чтобы не упасть. Все признаки приближающегося теплового удара были на лицо.

Я уже начал проваливаться в противную липкую темноту, как вдруг услышал рядом какие-то голоса. Мелькнула мысль: наверное, это появился пилот и значит, мучения скоро закончатся. Это придало мне сил. Я опять подсунул правую руку под маску и протер стекла, чтобы хоть что-то разглядеть.

По направлению ко мне шли комэск и инженер эскадрильи. Никаких ОЗК и противогазов у них не было, и, похоже, они совершенно не боялись умереть. Их разговор происходил на повышенных тонах, что было очень странно. Тихонов, не стесняющийся в выражениях с подчиненными, с командиром разговаривал крайне вежливо и предупредительно. Обычно он преданно ел начальство глазами и практически никогда не оспаривал его приказы.

Однако в этот раз все было наоборот. Инженер с решительным лицом отрицательно мотал головой, а Паханов, чуть ли не заискивающе просил о чем-то. Когда они подошли поближе, я услышал их разговор.

— Нет! — категоричным голосом говорил Тихон. — Не будут техники выпускать самолеты в противогазах! Они же в них не видят ни хрена.

— Капитан, это приказ, — в голосе комэска, почему-то не слышалось уверенности в своей правоте. — Я понимаю твои доводы, но это даже не мой приказ. Это приказ начштаба армии!

— Да плевать я хотел на его большие звезды! — уже почти кричал Тихон. — Ему в войну поиграть захотелось. А если мои мазурики выпустят в воздух неподготовленные самолеты, с заглушками, с чехлами? Если потом будет массовый падеж техники на землю? Кто за это ответит? Твоего генерала, командир, потом днем с огнем не сыщешь. Ведь приказ устный, а не письменный. Кто будет в результате стрелочником? Сказать?

— Ой, рискуешь, — все еще пытался переубедить инженера Паханов. — Он же тебя с должности снимет. Прямо здесь на учениях.

— Пусть снимает! — отмахнулся Тихонов. — Зато под трибунал не пойду. А он пусть вместо меня командует. Рацию отдать?

В этот момент инженер подошел ко мне и, наклонившись прямо к самому уху, заорал:

— Анютов, снимай маску! Я запрещаю! Слышишь меня? Я категорически запрещаю выпускать самолет в воздух в противогазе! Это — приказ!

Я посмотрел на комэска. Тот стоял за спиной инженера и молчал. Тогда я резко сорвал с лица маску, больно дернув себя за волосы, и сделал большой глоток свежего воздуха. Еще никогда за время своей службы я не выполнял ни одного приказа с таким удовольствием.

К самолету, наконец, то шел летчик — моя полная противоположность. На нем не было химкомплекта, зато на голове красовался противогаз. По походке и сутулым плечам я узнал в нем замполита нашей эскадрильи капитана Гундосикова. Было видно, что замполит схалтурил и чтобы облегчить себе дыхание, открутил гофрированный шланг, идущий от резиновой маски к фильтрационной коробке. Шланг норовил вылезти наружу из подсумка, и капитану приходилось все время придерживать его рукой.