Рожденные ползать - Александр Анянов

Все, пора вставать и приниматься за работу. Мать честная, до чего же жарко! Эх, в лесок бы сейчас, да в теньке полежать. Но нельзя, скоро начало полетов.

Стоянку окружал чистый и светлый сосновый лес, в котором полно черники. Здесь, в Белоруссии, она необычайно крупная и сладкая. Влево от ЦЗ уходила дорожка, ведущая в казарму, где нас разместили. Чуть дальше за казармой, располагался огромный корпус столовой. В ней кажется, никогда не бывает перерывов, ни днем, ни ночью. Полки прибывают один за другим, отрабатывают положенную программу и уступают место следующим. В этом вавилонском столпотворении, наш друг Юра чувствует себя, как рыба в воде. Пользуясь тем, что никто никого не знает, он завтракает, обедает и ужинает по два, а иногда и по три раза в день. И как в него только лезет в такую жару?

Со стороны ВПП раздается грохот форсажа. Это взлетают звеном истребители-бомбардировщики Су-20. На килях эмблема ГДР. Немецких авиатехников я заметил еще вчера. Одетые, как с иголочки, в новых комбинезонах, они выполняли все только по команде старшего техника. Сначала выпускали самолеты, потом всем звеном шли за новыми тормозными парашютами. Потом все вместе садились в курилке, даже те, кто не курит. Немцы терпеливо ждали возвращение своих машин, с недоумением наблюдая за бегающими по стоянке, и орущими друг на друга русскими в промасленных техничках и тапочках, с прикрученными проволокой подошвами.

Иногда выражение лиц немцев становилось презрительным. Они начинали толкать друг друга локтями, показывая на что-то пальцами и усмехаясь. Можно быть уверенным — это на стоянку для полетов вытащили самолеты поляки. Вокруг них тут же возникало хаотичное броуновское движение. Постоянно подходили и отходили какие-то люди. Братья по оружию горячо спорили о чем-то с местными техниками. Передавались из рук в руки какие-то пакеты, мелькали купюры, которые затем быстро исчезали в безразмерных накладных карманах гостей. Потом коллеги хлопали друг друга по плечу и, довольные собою, расходились, чтобы освободить место для новых покупателей.

Я был выведен из задумчивости голосом Пети Резника:

— Ну, что полетели? — поинтересовался летчик.

— Это уж без меня.

— Как это без тебя? — удивился Петя. — Самолет, не готов, что ли?

— Самолет-то готов. Я имею в виду — лети один, без меня. Как сказал какой-то писатель: «рожденный ползать — летать не хочет».

— А, это — шутка. Теперь понял.

Резник хмыкнул и пошел вокруг самолета с предполетным осмотром. Сделав полный круг, он присел на корточки рядом с похожим на остроносую ракету подвесным подфюзеляжным баком, потом взялся за него руками и с силой подергал его из стороны в сторону.

— Не тряси сильно, — прокомментировал я его действия, — а то оторвешь.

Петя в этот раз лишь молча ухмыльнулся — доверху заправленный бак был намертво закреплен на пилоне. После этого летчик подошел к висящей под крылом сотке — стокилограммовой авиабомбе. Выдернув из балки бомбодержателя страховочную чеку и, пользуясь ее острием, как пишущим инструментом, онстарательно нацарапал свой позывной на стабилизаторе боеприпаса.

— Ну что все в порядке? — поинтересовался я и, не дожидаясь ответа, пожелал: — Желаю поразить цель с первого захода!

— Бомба — это ерунда! — пренебрежительно отозвался Резник. — Вот бы ракету управляемую пустить. Знаешь, какой азарт — смотришь в телевизоре, как марка прицела совмещается с целью…. Потом, бух и готово!

Я вспомнил стоящий в кабине маленький черно-белый экранчик сильно напоминающий первые советские телевизоры, которые смотрели через увеличительное стекло и, усомнился:

— Да что ж там можно увидеть в этот твой телевизор?

Петя даже задохнулся от негодования:

— Что ты понимаешь! Это же новейшая техника. Муху можно увидеть.

— Ой, брось, — рассмеялся я в ответ.

— Чего, брось? — продолжал горячиться Резник. — Давай, положи перед самолетом муху. Я ее передней стойкой раздавлю! Хочешь? Спорим, на пару пива?

Я решил поймать Петю на слове и решительно протянул ему свою руку, соглашаясь:

— Идет!

Едва мы успели скрепить наш спор рукопожатием, вдруг, как по заказу раздалось громкое жужжание. Вокруг нас тяжело кружила большая зеленая муха.

— Вот и достойный кандидат! — обрадовался Резник.

— Как-то она вяло летит, — почесал я затылок.

— Молодая еще, наверное. На крыло, как следует, не встала, — задумчиво прокомментировал мои слова Петя, но тут же опомнился. — А тебе что не все равно? Ей же по любому крылья оторвать придется. Или ты думаешь, я за ней в полете гоняться буду?

Насекомое, не ожидающее подвоха, село на черную поверхность пневматика шасси и летчик тут же прихлопнул его ловким движением руки.

— Готово, — удовлетворенно произнес он. — Есть куда посадить?

В моем кармане обнаружилась спичечная коробка. Я протянул ее Пете. Тот аккуратно оторвал мухе крылышки и сунул внутрь коробка.

— Держи, — сказал летчик. — Положишь перед самолетом, когда выруливать буду.

Я молча кивнул головой в знак согласия. Резник посмотрел на часы и засуетился:

— Черт, провозились с этой тварью. Давай быстрее, уже опаздываю!

Летчик полез в кабину. Я, в спешке, помог ему пристегнуться. Быстро включил АЗСы и он тут же закрыл фонарь.

Нам обоим не терпелось посмотреть, чем же закончится спор. Резник запустил двигатель, и после необходимых проверок всех систем подал мне знак — клади муху. Насекомое лежало в коробке неподвижно и лишь слегка подергивало лапками. Я положил муху на землю так, чтобы ее не было видно из кабины и чуть левее от осевой линии самолета, чтобы Петя не раздавил мишень случайно.

По моему сигналу самолет тронулся с места. Телевизионный глаз «Кайры» под стеклянным обтекателем в носу начал свое движение сначала справа-налево, потом вверх-вниз, пока, наконец, не нацелился точно на муху. Я понял, что проиграл. В этот момент колеса передней стойки самолета, сделали небольшой поворот влево и проехали прямо по лежащему на бетонке насекомому.

Я поднял голову вверх и увидел в кабине торжествующего Петю. Жестом он показывал мне, как с удовольствием пьет пиво из бутылки. На том месте, где минуту назад лежала муха, оставалось только небольшое мокрое пятнышко. Резник в это время уже выруливал на взлетную полосу.

С досады я хлопнул себя по коленкам, и мое сердце внезапно похолодело от нехорошего предчувствия. Во время службы у меня выработалась привычка — всегда класть чеки, снятые с катапультного кресла перед вылетом в большой накладной карман на правом колене. Сейчас этот карман пустовал. Лихорадочная проверка остальных карманов привела меня в шоковое состояние. Там находилось целая куча разного мусора, все что угодно, кроме чек. Было от чего в отчаянии схватиться за голову — в спешке я забыл снять их с кресла. 20-ка ушла в полет вместе с ними!

Чеки — несколько маленьких металлических штырьков, связанных между собой длинным фалом. Чеки блокировали пиропатроны кресла, чтобы оно не

сработало на земле, если бы кто-нибудь в кабине случайно дернул за ручки катапульты. Чеки — это по инструкции самое последнее, что обязан был снять авиатехник, выпуская самолет в полет и самое первое, что должен поставить назад после возвращения летчика. Теперь, если в полете случится что-то серьезное, то Петя не имел ни малейшего шанса на спасение.

От напряжения у меня выступил пот на лбу. По всем правилам служебным и человеческим, полагалось сейчас же бежать со всех ног и докладывать, о том, что произошло. Тогда руководитель полетов должен был срочно вернуть мой (теперь уже считающийся аварийным) самолет назад.

Я решительно двинулся в поисках инженера. Однако через сотню метров мои шаги замедлились. В голове возникла картинка, что со мной сделают после моего доклада. Ведь Тихон с Паханом меня по стенке размажут за забывчивость. А потом еще Нечипоренко будет склонять на каждом полковом собрании, как последнего идиота, до тех пор, пока у него не появится новая жертва. Я вспомнил, что осталось от мухи после того, как по ней проехал самолет. Нет, не пойду, решил я. Идите все к черту!

Однако стоило мне повернуть назад и пройти небольшое расстояние, как я представил себе падающую камнем к земле 20-ку с остановившимся двигателем и Резника, с глазами полными ужаса, дергающего за ручки катапульты. Нет, нужно доложить! Что такое мое наказание, по сравнению с человеческой жизнью? Абсолютно — ничего!

Я уже почти дошел до Тихона, который обсуждал что-то с замполитом эскадрильи, но случайно посмотрел на часы. Оказалось, что летать моему самолету осталось не более пятнадцати минут. «В конце концов», — снова побежали в голове мысли, — «почему с ним должно случиться что-нибудь именно сегодня? Никогда раньше не случалось, а сегодня случится. Какова вероятность этого? Она крайне мала». Я остановился на месте. Хотя с другой стороны…