Последние узы смерти - Брайан Стейвли

и сквозь зеленую стену Каден слышал гудение миллионов мух и крики остроязыких птиц. И еще было жарко, густой воздух вливался в легкие горячим бульоном.

– Где мы? – обратился он к одному из спутников.

Ишшин, хмыкнув, пожал плечами:

– Поясница. Чуть севернее.

Каден кивнул: ожидаемо, они с Килем угадали верно. Мешкент, пользуясь вратами ишшин, перемещался по всем границам, подпитывая мятежи и войны. Горел весь Аннур, но Поясница пылала особенно ярко. Каден не удивился, обнаружив, что Мешкент здесь и подбрасывает дров в костер.

– Где он? – спросил Каден.

На этот раз ишшин не ответил, а просто подтолкнул его к узкому просвету между деревьями, в перебегающие тени джунглей. Почти до полудня они шли пешком вдоль сети ручьев и по звериным тропам, спускаясь по склону невысокой горы в глубину леса. Ишшин, как щитом, укрылись молчанием, и Каден, раз или два не дождавшись ответа на вопрос, тоже смолк. Соблазнительно было остаться в ваниате, но он опять вспомнил предостережение Киля: «Ваш разум для него не создан» – и вышел из транса. Солнце, сколько он мог судить по наклону лучей, стояло прямо над головой, когда он различил рокот барабанов, а потом, едва ли громче гудения насекомых, напевный гул человеческих голосов.

Деревья наконец расступились, открыв большую поляну, забитую мужчинами, женщинами, детьми – сотнями и тысячами людей. Голые груди на жаре блестели от пота, руки сжимали луки, копья и еще какое-то незнакомое Кадену оружие. Почти все лица были обращены к ступенчатой пирамиде посреди поляны. Некоторые оборачивались, когда ишшин вели Кадена сквозь толпу, но, как видно, узнав воинов, уступали дорогу. Те, кто стоял ближе, тихо перебрасывались словами, но Каден не понимал скороговорки незнакомого языка. А большинство просто не заметили новоприбывших.

Общим вниманием владели пирамида из светлого камня и светлокожий человек на ее вершине. Сверху ему видны были последние ряды толпы, в то же время каждый из этой толпы мог следить за обрядом.

– Длинный Кулак, – проговорил Каден так тихо, что не услышали бы даже его спутники ишшин.

Шаман стоял перед каменной плитой, поднятой четырьмя столбиками на уровень пояса. Столбики изображали связанных пленников и пленниц. Черты каменных лиц различались, но все были одинаково искажены страдальческим оскалом, рвущимся с губ криком боли.

– Давно он этим занимается? – спросил Каден. – Давно здесь бывает?

Один из ишшин – оба не потрудились назвать своих имен, но это был тот, что изредка отвечал на вопросы, – покосился на него:

– Давно.

– А они не удивляются, – расспрашивал Каден, указывая на собравшихся, – что он на них не похож?

Ишшин покачал головой. Его неразговорчивость уступила открытому преклонению перед вождем.

– Он обратил это в свою пользу. Местные верят, что он отмечен божеством. Пророк.

Не слишком тонкая шутка – бог, разыгрывающий собственного пророка, – но, видно, Длинный Кулак покорил племена джунглей так же легко, как ургулов.

– Как ему это удается? – удивился Каден.

Ишшин фыркнул:

– Ганнан не вчера назвали его Кровавым Гормом. В этом его сила. Он живет среди народа, возвышается в нем до почетного места, с которого и выслеживает наших врагов.

В голосе ишшин звучало благоговение. Он указал на своего предводителя:

– Эти змеи – знак великого почета.

Каден видел змей. Одна ярко-желтая, другая в черную и лиловую полоску, длиной в руку; они извивались в пальцах Длинного Кулака. Шаман держал их за шеи, не замечая, как тела обвивают предплечья и хвосты, хлещут по изрезанным шрамами мускулистым плечам.

– Вы такое уже видели? – спросил Каден.

– Один раз, – кивнул ишшин.

Каден не успел задать следующего вопроса. Хра поднял змей над головой. Толпа издала дружный восторженный вопль и вдруг смолкла. В упавшей тишине Каден слышал голоса лесных птиц, их высокие укоризненные крики, урчание тысяч лягушек с яркими язычками, шорох и шелест жаркого ветра в лианах. Потом толпа раздалась, открыв узкий проход в толще потных тел. Спустя несколько ударов сердца по нему протолкнули пленника со связанными за спиной руками, нетвердо ступающего босыми ногами. Рубаху с него сорвали, но Каден узнал под грязью штаны легионера и расплывшуюся наколку с восходящим солнцем на правом плече.

– Аннурец! – выдохнул Каден.

– Их племя победило в сражении с твоей республикой, – кивнул ишшин (по голосу Каден не сумел понять, что значит для него поражение Аннура). – Они приносят благодарственную жертву.

Легионер подошел к пирамиде, споткнулся на кочке, поймал равновесие и начал подниматься к каменной плите и стоящему за ней человеку. Двигался он медленно, словно что-то в нем уже сломалось, – но двигался.

– Почему он не бежит? – недоумевал Каден. – Почему не сопротивляется?

Ишшин с мрачным удовлетворением указал на тысячную толпу вокруг алтаря. У каждого в руках был лук или отравленное копье. Стояло жуткое молчание, но чувствовалось, что каждый готов вцепиться в аннурца остро заточенными зубами.

– К чему? Все равно умирать.

Ответ был прост и понятен, и Каден снова стал смотреть на алтарь. Легионер, пошатываясь, обводил поляну взглядом. Тысячи людей замерли в полной неподвижности, словно обессилев от жадного предвкушения. Солдат пустыми глазами обвел их лица, как будто искал среди этих тысяч знакомого. При виде ишшин глаза его округлились. Лица у них были того же смуглого оттенка, что у него, – светлее остальных, и пленник, должно быть, принял их за аннурцев, возможно, даже за легионеров. Впервые в нем встрепенулось что-то живое. Он открыл рот, чтобы позвать, попросить помощи или бросить вызов…

Крик застрял у него в горле, потому что в этот миг ударила – быстро и беззвучно, как видение, – первая змея. Солдат выкатил глаза, выгнул спину, придушенно всхлипнул, но звук увял в горячем воздухе. И пленник, внезапно окаменев, повалился на плиту, а Длинный Кулак распластал его во всю длину.

– Паралич, – объявил ишшин.

Глядя, как скрючиваются пальцы шамана, Каден медленно кивнул:

– А вторая змея?

В джунглях за спиной раздался предсмертный крик погибающего создания – взвился в ужасе и замолк. Улыбка ишшин походила на ржавый нож.

– Для боли, – ответил он.

К тому времени, как село солнце и разделанное на части тело солдата было разложено по углам алтарного камня, Каден понял, что ужас однообразен. Что-то безнадежно унылое было в придушенных воплях, вырывающихся из обездвиженного тела солдата. Желудок устал возмущаться при виде хлещущей изо рта и ушей крови, разум устал бунтовать.

Когда Кадена наконец увели в кожаную палатку, усадили перед человеком, который весь день мучил и резал, человека со множеством имен: Длинный Кулак, Кровавый Горм, Дием Хра, Мешкент… Когда этот человек и не человек спросил с улыбкой: «Как тебе понравилось жертвоприношение?», Каден не