Берлин, Александрплац - Альфред Дёблин

Вишова, именующего себя комиссионером. В Франце все та же не сомневающаяся в себе уверенность, которая откуда-то появилась в нем после падения из автомобиля.

Площадка на скотопригонном рынке: свиней: 11 543 штуки, крупного рогатого скота 2016 голов, телят 920, баранов 14 450. Удар – хрясь! – и вот они лежат.

Свиней, рогатый скот, телят – режут. Так что ж с того? Стоит ли об этом думать? А вот что делается с нами? С нами?

Ева сидит у постели Франца, Вишов подходит все снова и снова: Скажи же, кто это был? как это было? Но Франц – ни полслова. Он выстроил вокруг себя железный ящик, сидит в нем и никого к себе не подпускает.

Ева, Герберт и его друг Эмиль сидят тесным кругом. С тех пор как Франц, попав под автомобиль, был привезен к ним, этот человек представляет для них загадку. Он же не просто попал под автомобиль, тут кроется что-то неладное, что у него вообще были за дела в 10 часов вечера в северной части города, не торговал же он в 10 часов газетами, когда там в такое время и на улице-то никого не встретишь. Герберт стоит на своем: Франц, очевидно, пошел на какое-нибудь дело, и при этом с ним такая штука и случилась, а теперь ему стыдно, что его паршивая газетная торговля не оправдала себя, кроме того, тут, наверно, замешаны и другие лица, которых он не хочет выдать. Ева согласна с Гербертом, что Франц выходил на дело, но как же все-таки могло случиться такое несчастье, теперь он – калека. Ну да мы уж разузнаем.

Дело выясняется, когда Франц сообщает Еве свой последний адрес и просит перенести сюда его корзину, но не говорить хозяйке куда. Ну, на этот счет Герберт и Эмиль – мастера, хозяйка сперва было отказывается выдать Францеву корзину, но за 5 марок она это делает, а затем верещит, что чуть ли не каждый день приходят справляться о Франце – кто-кто? – да от Пумса, Рейнхольд и так далее. Ага, Пумс! Вот оно что! Значит, это Пумс со своей шайкой. Ева вне себя, да и Вишов рвет и мечет: уж если Франц опять взялся за старое, то почему же с Пумсом? Потом-то, конечно, хороши и они, Герберт и Эмиль, а на дело Франц идет с Пумсом, что ж, теперь он – калека, полутруп, не то Герберт поговорил бы с ним иначе.

Ева насилу добилась, чтоб быть при том, когда Герберт Вишов будет рассчитываться с Францем, Эмиль тоже тут, эта история обошлась им ровно в тысячу марок.

«Ну, Франц, – начинает Герберт, – теперь ты более или менее поправился. Скоро ты встанешь, и тогда – что ж ты будешь делать? Ты об этом уже подумал?» Франц оборачивает к нему небритое лицо. «Погоди, дай мне сперва подняться на ноги». – «Ну да, мы ведь тебя не гоним. Пожалуйста, не думай так. Мы тебе всегда рады. Почему ты вообще к нам так долго не приходил? Ведь уж год, как ты из Тегеля». – «Нет, года еще нет». – «Ну тогда полгода. Не хотел с нами знаться, что ли?»

Ряд домов, соскальзывающие крыши, темный двор среди высоких стен, несется клич, как грома гул, ювиваллераллера, с того оно и началось.

Франц переворачивается на спину, глядит в потолок: «Я ж торговал газетами. На что я вам в таком случае?»

В разговор вмешивается Эмиль, орет: «Врешь, ты не торговал газетами». Этакий обманщик! Ева уговаривает Эмиля; Франц замечает – тут что-то не так, они что-то знают, но что? «Я торговал газетами. Спроси Мекка». А Вишов: «Могу себе представить, что скажет Мекк. Ты торговал газетами. Пумсовы ребята тоже торгуют фруктами, знаешь, так, понемножку. А то и рыбой. Тебе ли не знать». – «Ну а я нет. Я торговал газетами. Зарабатывал деньги. Наконец, спроси Цилли, которая сидела у меня целыми днями, что я делал». – «Это две-то марки в день или три?» – «Бывало и больше; мне хватало, Герберт».

Те трое сбиты с толку. Ева подсаживается к Францу: «Скажи-ка, Франц, ты ведь знал Пумса?» – «Знал». Франц больше не думает о том, что его выспрашивают, Франц помнит только одно – он жив! «Ну и что же? – продолжает Ева, ласково поглаживая его. – Скажи же нам, что было с Пумсом?» – «Да говори уж прямо! – выпаливает Герберт. – Я-то ведь знаю, что у тебя было с Пумсом, где вы были в ту ночь. А ты думал, я не знаю? Да, да, ты принимал участие в том деле. Конечно, это меня не касается. Только одного тебя. Но вот к тому ты идешь, с ним ты знаешься, с этим старым прохвостом, а у нас ты и носа не кажешь». – «То-то и оно, – орет Эмиль, – что мы хороши только тогда, когда…» Герберт делает ему знак. Франц плачет. Не так, как в клинике, но тоже страшно. Он рыдает и плачет и вертит головой во все стороны. Он получил удар по голове, потом его сильно толкнули в грудь и выбросили в дверцу под автомобиль. Этим автомобилем его и переехало. Рука – к черту! Теперь он калека. Герберт и Эмиль выходят из комнаты. Франц продолжает плакать. Ева то и дело утирает ему полотенцем лицо. Наконец Франц успокаивается и лежит смирно, с закрытыми глазами. Она смотрит на него, думает, что заснул. Но тут он открывает глаза и говорит: «Пожалуйста, скажи Герберту и Эмилю, чтоб пришли сюда».

Те входят со смущенным видом. Тогда Франц их спрашивает: «Что вы знаете о Пумсе? Вы о нем что-нибудь знаете?» Те трое переглядываются, ничего не понимают. Ева треплет Франца по руке: «Да ведь ты его тоже знаешь, Франц». – «Словом, я хочу знать, что вы о нем знаете?» – «То, что он отъявленный мошенник, – отвечает Эмиль, – и что он отсидел только пять лет в зонненбургской тюрьме[490], хотя заслужил пятнадцать или даже бессрочную. Знаем мы его фруктовые тележки!» – «Он вовсе не живет фруктами», – говорит Франц. «Нет, он жрет и мясо, да еще как!» Герберт: «Но послушай, Франц, ты же не с неба свалился, ты же сам мог догадаться, ведь это же сразу видать по человеку». – «Я думал, что он живет торговлей фруктами». – «Ну а что же ты имел в виду, когда ты пошел с ним в то воскресенье?» – «Мы должны были съездить за фруктами для рынка». Франц лежит совершенно спокойно. Герберт наклоняется над ним, чтоб видеть его лицо. «И ты этому поверил?»

Франц снова плачет, теперь совсем беззвучно, не раскрывая рта. Ну да, он спускался в тот