Леди в саване - Брэм Стокер

— Пусть будет так, моя любимая. Я безгранично верю тебе, как и ты мне. И тому доказательство — свершившееся сегодня ночью; даже моя прежде сомневавшаяся душа теперь спокойна. Я буду ждать со всем доступным мне терпением. Но пока ты не придешь ко мне навсегда, навещай меня, давай знать о себе. Для меня тяжелым будет это ожидание, моя дорогая жена, ведь я буду думать о том, как ты одинока, как ты страдаешь. Поэтому будь милостива ко мне, не томи меня долго, подавай почаще надежду. И, дорогая, когда ты действительно придешь ко мне, ты останешься навсегда!

В этих моих последних словах, в их интонации была жажда получить нерушимое обещание, и прекрасные глаза моей жены наполнились слезами. Дивные звезды в этих глазах затуманились, когда она ответила мне с пылкостью, показавшейся мне неземной:

— Навсегда! Клянусь!

Последний долгий поцелуй, крепкие объятия, жар которых я еще долго ощущал, — и мы отступили друг от друга, расстались. Я стоял и смотрел вслед белой фигуре, скользившей во тьме, что сгущалась вдали, а потом исчезнувшей в глубине леса. И конечно же, мне не привиделось, это был не обман зрения — ее закутанная в саван рука, поднятая в знак благословения или прощания за миг до того, как пропала во мраке.

КНИГА VI

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ В ЛЕСУ

Дневник Руперта. Продолжение

июля 3-го, 1907

Нет иного облегчения от душевной муки, нежели работа, а мои страдания — это сердечные страдания. Порой я думаю, что у меня очень много причин чувствовать себя счастливым, я же не знаю счастья, и это тяжело. Но как я могу быть счастливым, когда моя жена, которую я страстно люблю и которая, как мне известно, любит меня, томится одиночеством, угнетаема ужасом такого свойства, какое человеческий ум постичь почти не способен? Однако нет худа без добра, ведь Синегория теперь моя страна, несмотря на то что я все еще верный подданный доброго короля Эдуарда. Дядя Роджер предусмотрел эту ситуацию, когда говорил, что я должен буду заручиться согласием Тайного Совета Великобритании, прежде чем смогу принять где-то гражданство.

Вернувшись вчера утром домой, я, конечно же, не смог заснуть. События ночи и горькое разочарование, пришедшее на смену моему радостному возбуждению, сделали сон невозможным. Когда я задергивал штору на окне, поднимавшееся солнце только чуть позолотило плывшие высоко в небе облака. Я лег и попытался уснуть, но безуспешно. Однако я заставил себя лежать неподвижно, и если не задремал, то сумел, по крайней мере, расслабиться.

Потревоженный тихим стуком в дверь, я сразу же вскочил и накинул халат. За дверью, когда я открыл ее, стояла тетя Джанет. Она держала в руке зажженную свечу, потому что, хотя и светало, в галереях замка еще царила тьма. Увидев меня, она задышала, казалось, спокойнее и попросила разрешения войти.

Сидя по старой своей привычке на краю моей постели, она проговорила приглушенным голосом:

— Ой, парень, надеюсь, твоя ноша тебе по силам.

— Моя ноша? Что ты имеешь в виду, тетя Джанет? — откликнулся я. Мне не хотелось выдавать себя каким-то конкретным ответом, ведь я понимал, что она вновь увидела что-то во сне или узнала что-то благодаря своему дару ясновидицы.

Она ответила с мрачной серьезностью, как обычно, когда вела речь об оккультных предметах:

— Я видела, как твое сердце истекало кровью, парень. Я знала, что это твое сердце, хотя откуда это знала, не пойму. Оно лежало на каменном полу во тьме, если не считать тусклого голубого света, подобного блуждающим кладбищенским огням. На него была положена большая книга, а рядом было много всяких странных вещей и среди них два венка из цветов, перевитых один серебряным шнуром, другой — золотым. Была также золотая чаша, вроде потира, — перевернутая. Красное вино сочилось из нее и смешивалось с кровью твоего сердца: на той большой книге ведь лежало что-то тяжелое, обернутое черным, и на это что-то ступали по очереди мужчины, их было много, закутанных в черное. Всякий раз, когда кто-то из них придавливал лежавшее на книге, кровь брызгала струей. Твое сердце, парень, твое чистое сердце трепетало и подскакивало, так что при каждом своем биении оно приподымало тот груз, обернутый в черное! Но это еще не все, потому что совсем рядом возвышалась царственная женская фигура, вся в белом, с длинными белым покрывалом из тончайшего кружева поверх савана. И была она белее снега и прекраснее ясного утра, пусть волосы ее были как вороново крыло, а глаза черны, как море ночью, и в глазах ее сияли звезды. При каждом биении твоего чистого, истекавшего кровью сердца она сжимала руки, а ее возгласы надрывали мне душу. Ой парень, парень, что бы это значило?

Я выдавил из себя:

— Не знаю, тетя Джанет, не знаю. Думаю, тебе все это приснилось.

— Ну да, это был сон, дорогой. Сон или видение — неважно, потому что это есть предостережение, посланное Богом… — Неожиданно она заговорила в другом тоне: — Парень, уж не обманул ли ты какую-нибудь девушку? Я тебя не виню. Потому что вы, мужчины, не такие, как мы, женщины, и для вас хорошее и дурное совсем не то, что для нас. Но, парень, женские слезы обременяют, когда женское сердце терзается из-за лживых слов. Это тяжкая ноша для всякого мужчины на его пути, и оттого рождается мука, которой он бы себе не пожелал.

Тетя остановилась и в полном молчании ждала, что я ей скажу.

Я решил, что будет лучше, если ее бедное любящее сердце успокоится, и поскольку не мог разглашать мою тайну тайн, прибег к общим словам:

— Тетя Джанет, я мужчина и веду жизнь мужчины. Но заверяю тебя, всегда меня любившую и учившую быть честным, что на всем свете не найдется женщины, которой пришлось бы проливать слезы из-за моей лжи. А будь такая, что во сне или наяву плачет из-за меня, то причина тут, несомненно, не мои поступки, а что-то помимо меня. Может быть, ее сердце терзается из-за того, что я должен терпеть страдания, как и все мужчины в какой-то мере; но плачет она не из-за совершенного мною.

Тетушка испускала радостные вздохи при каждом моем уверении в невиновности; она взглянула на меня сквозь слезы, застилавшие ей глаза: тетушка была очень растрогана. Нежно поцеловав мой лоб и благословив меня, она удалилась. Она была ласкова и нежна со мной так, что я и выразить это не смог бы; я сожалел только об одном — что не в силах привести к ней жену мою, чтобы и моя жена разделила со мной эту великую любовь. Но это тоже сбудется, даст Бог!

Утром я отправил послание Руку в Отранто и установленным шифром сообщил, что ему надлежит привести яхту к замку Виссарион с наступлением ночи.