Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди

Пошло гулять эхо от дерева к дереву:

— Хыы-хыык! Гыы-гыык!..

Отсмеявшись, Бай-Баянай протянул руку — они у духа свисали ниже колен — и потрепал Нюргуна за плечо. Мой брат шумно втянул ноздрями воздух, но с места не сдвинулся. Месяц укрылся за облаком, подсвечивая его рваные края. Нюргун стоял черной громоздкой тушей, и напротив — тушка поменьше. Бай-Баянай о чем-то размышлял, еще раз хохотнул, но коротко, без ухарства, словно принял решение.

— Ладно, — согласился он. Казалось, Нюргун обратился к нему с просьбой, и Богач-Охотник соизволил пойти навстречу. — Добыча? Будет тебе добыча.

Я пропустил тот миг, когда Бай-Баянай исчез, как не приходил. Меня отвлек лось. А что? Обычное дело. Он выломился на поляну с таким оглушительным треском, что исчезни все духи с богами, включая моего папу — и то я бы не заметил. Лось храпел. Лось рыл снег копытом. Лось мычал, тряся мясистой верхней губой. Низко опустив горбоносую голову, лось грозил Нюргуну убийственными лопастями рогов. На них, как на две закостеневшие ладони с раздвинутыми пальцами, с успехом можно было уложить взрослого мужчину. Еще и место бы осталось! Рога таежный бык сбросить не успел — на дворе осень притворялась зимой, а начнись настоящая зима, и Нюргуну пришлось бы ждать до весны, чтобы встретить в чаще сохатого бойца-рогача. Лось удался на славу: в холке выше меня-усохшего, и вровень, если я расширюсь не слишком сильно, оставшись безоружным.

Безоружный, подумал я. Плохой лось. Плохой лось.

Очень плохой лось.

Оружие не появилось. Разум подсказывал, что самое лучшее в моем положении — вооружиться способом, доступным каждому прошедшему Кузню боотуру. Ну да, вооружиться. И прикончить лося копьем, пока он не схлестнулся с Нюргуном на потеху Бай-Баянаю, любителю кровавых забав. Разум-то подсказывал, но тело чувствовало себя в безопасности. Тело наотрез отказывалось расширяться, а уж тем более заковываться в броню. К чему? Против кого?! Окрики разума для тела звучали бессмысленной суетой, дудкой дяди Сарына, и я ничего не мог поделать с ним, с упрямым боотурским телом. Вот сейчас острые, глубоко рассеченные копыта передних ног лося, словно две боевые колотушки, проломят Нюргуну грудь, а я буду смотреть, вздыхать, сокрушаться, а главное, мучиться постыдным облегчением. Ну как же! Избавился от старшего брата, который считай что младший, чтоб не сказать хуже…

Лось ударил рогами.

— Ох-хо-хо! — громыхнуло рядом.

И снова — «Ох-хо-хо!» — когда Нюргун, по-прежнему не сходя с места, поймал левый рог за передний, далеко выдающийся отросток. Мой брат втянул затылок в плечи, набычился. Хрипло сопя, он гнул лося к земле. Четвероногий великан был изумлен, что его так легко остановили. Он упирался, пятился, снова усиливал напор. Время от времени мотал башкой, стараясь боднуть противника или хотя бы стряхнуть докуку с рогов. Тщетно! Нюргун держал и гнул, гнул и держал.

Это напоминало бой за лосиху: рога против рук.

— Хыы-хыык!

До меня не сразу дошло, что Нюргун держит лося одной рукой. Он вроде бы не увеличился в размерах, оставшись прежним, но мне все время мерещилось, что Нюргун большой, большой, очень большой. Когда пышущий жаром, курящийся на морозе храп зверя коснулся верхушки сугроба, Нюргун взмахнул свободной рукой. Кулак угодил лосю между рогов, и я услышал чавкающий, омерзительный треск. Уж не знаю, почему, но меня затошнило. Светло-серые, почти белые ноги лесного быка подогнулись — сперва передние, а там и задние. Лось упал на колени, ткнулся мордой в снег. С его рогами творились какие-то неприятные чудеса, но за недостатком света у меня не получалось разобрать, какие именно.

Нюргун дернул, и левый рог отломился.

— Хорош, — одобрили у меня за плечом. — У-у, битюг!

Слова «битюг» я не знал. Тот, кто бьет?

— Не вздумай смеяться, — предупредил меня Бай-Баянай. — Обижусь.

— Почему? — удивился я.

— А хочется? — дух охоты топтался, хрустел настом, не в силах устоять от возбуждения. Тенью бродил вокруг да около, подпрыгивал, хлопал себя по бедрам. Его переполнял восторг. — Хочется смеяться, да?

— Нет, не хочется.

Я уже говорил вам, что очень честный?

— Молодец, — одобрил Бай-Баянай.

От него пахло мокрой шерстью и свежей кровью. Когда я посмотрел на духа, то увидел, что не только подбородок Богача-Охотника, но и все его лицо сплошь заросло седыми волосами.

— Славный мальчик. С пониманием. На охоте смеюсь только я. Смеюсь первый, смеюсь последний. Хорошо смеюсь! Отцу привет передавай.

— Ага, передам. При случае.

— Скажи: пусть спускается, кумысу выпьем. Как он, пьет кумыс? Раньше пил…

— Пьет. Это воду он редко пьет, а кумыс…

— Ну и славно. Нет, ты смотри, смотри!

— Чего там смотреть? — я обиделся. — Я так тоже могу. Раз, и по рогам!

Бай-Баянай зашелся оглушительным хохотом.

— Можешь, парень, — согласился он, утирая слезы. — Я и не сомневаюсь. Но не сразу, и в боевых рукавицах. В броне, с копьем и мечом. Сначала надо подрасти, потом вооружиться… Знаешь, у этого мо̀лодца как-то проще все выходит. Ты ему завидуешь?

— Нет.

— Врешь!

Дух обнюхал меня, как это раньше делал Нюргун. С видимым раздражением — похоже, не любил признавать свои ошибки — исправился:

— Не врешь. Правдивый, аж с души воротит. Ты смотришь, а?

— Зачем тебе надо, чтобы я смотрел?

— Люблю в компании. Гыы-гыык!

Взмах длиннющей ручищи, и месяц послушно выбрался из-за облака. Млечно-желтый свет залил поляну, где Нюргун свежевал лося. Свежевал без ножа, обходясь пальцами и ногтями. Уж не знаю, откуда ему было известно, что лося следует разделывать быстро, на месте добычи, иначе туша в скором времени начинает скверно пахнуть, и вонь эту ничем не выветрить. Мне это рассказал Манчары, а ему кто? Приподняв лося, Нюргун уложил его на спину, закрепив между двумя пнями в снеговых шапках. Придерживая левой рукой, правой разорвал шкуру от гортани через все брюхо, до кончика куцего хвоста. Затем начал вспарывать кожу на ногах: на передних — от копыт до разрыва на груди, на задних — до лосиной эмэхэ. Ну, вы поняли, до чего. Когда ноги были распороты как следует, Нюргун содрал шкуру с одного бока; ободрав до хребта, взялся за другой бок. Я думал, он продолжит разделку туши прямо на высвободившейся шкуре, но не тут-то было! Шкуру мой брат повертел в руках и накинул себе на плечи, пачкаясь жиром и кровяной слизью. Не думаю, что ему вдруг стало холодно. Просто он решил одеться — и наверное, решил это еще до того, как собрался на охоту.

В шкуре он так походил на зверя, что я испугался.