Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А чего он прячется? — Зайчик чуточку вырос. — Боится?
— Кого ему бояться? Тебя?
— Пусть выйдет! Или он гостей не уважает?
— Ты оглох? Он болеет.
— Так спит или болеет?
— Усохни, понял?
— Пойду на кухню. Помогу твоей сестре со стряпней.
Жаворонок направилась к дверям. Жаворонок? Нахохлившаяся ворона; ёж, собравшийся в колючий клубок.
— Разбуди его! — упорствовал Кюн. — Я хочу с ним познакомиться!
— Усохни! Живо!
Он рос, и я рос. А что? Обычное дело.
— Может, и нет никакого Нюргуна? Может, ты его придумал?
— Зачем?
— Чтобы хвастаться? Старший брат, Самый Лучший!
— Прикуси язык, Зайчик!
— Не называй меня Зайчиком!
Мы стояли лицом к лицу. Нас разделял стол: низенький, хлипкий. Во всяком случае, для нас, боотуров.
— Другого имени у тебя нет.
— А у тебя брата нет!
— По-твоему, я вру?!
— Врешь!
— Усохни! Иначе…
— И что? Что будет?!
— Лучше тебе не знать.
— А я хочу знать!
— …сейчас все выкипит! Видишь, мигает?
— Ты меня учить будешь?
— Буду! Меня мама всему научила! А ты…
Это с кухни. Туярыма и Айталын. Брат и сестра — два сапога пара.
Четыре сапога — две пары.
— …а как себя в гостях вести, мама тебя не учила?
На кухне загремело.
Мы с Кюном и ухом не повели. Мы были заняты. Набычившись, мы мерились взглядами. Распухали, расширялись. Два боотура, два безмозглых балбеса, готовых обменяться плюхами, вцепиться друг другу в глотку, а там и до оружия рукой подать. Это ведь прекрасно — быть сильным. Сильным. Очень сильным. Что тут думать? Вот ты, вот враг. Ты — хороший, враг — плохой.
Бей плохого! Бей, боотур!
Кюн. Зайчик. Сын дяди Сарына. Не враг. Хороший. Нельзя бить. Можно! Плохой! Сказал: я вру! Обидел. Как дам ему! Стол. Мешает. А вот и не мешает. Дотянусь…
— Дураки-и-и!!! Дураки дурацкие!
От визга у нас заложило уши. Дядя Сарын! Я помню, как он звал светлую Айысыт. Все чуть не оглохли, и Айысыт сразу примчалась. Нет, это не дядя Сарын. Это Айталын, моя младшая сестра. Ох, и визжит! — заслушаешься.
— Дураки! Оба!
И на два голоса:
— Усыхайте!!!
Трудно. Очень трудно. Усыхаю.
Вовремя девчонки объявились. Сам бы я не вернулся. Первый удар, и пошло-поехало, покатилось кубарем в пропасть Елю-Чёркёчёх. Были у дяди Сарына сын с дочерью, осталась у дяди Сарына одна дочь. Думаете, я хвастаюсь?
Я знаю.
Зайчик горой навис надо мной. Он хмурился, морщил лоб, растерянно моргал. Кто плохой? Где плохой? Куда подевался? Этот — плохой? Вроде, нет… Угрозы нет, драка откладывается. Что ж теперь делать? Все-таки усыхать?
Усыхать Зайчику не хотелось, но пришлось.
— Ты кто такой?! — подступила к нему Айталын, едва взгляд парня сделался осмысленным. — Ты что это творишь, а?
— Я?
— Ну не я же?!
— Я Кюн Дьирибинэ. Я сын Сарын-тойона, Первого Человека…
— Придурок ты, Кюн Дьирибинэ! Придурок, а не сын Первого Человека!
Я прямо залюбовался, глядя на кипящую от возмущенния сестру. И немедля огрёб свое, заслуженное:
— Ну ладно, Юрюн! Он с детства без мозгов! А ты?!
Случилось чудо: Зайчик смутился.
— Виноват, — он потупил взор. — Больше не буду.
— Точно?
— Ага.
— Точно-точно?
— Ну сказал же!
— Ладно, на первый раз прощаю. Из-за чего сыр-бор?
— Из-за Нюргуна. Юрюн нам про него все уши прожужжал. Хотели посмотреть…
— Хотели?
Лицо Айталын затвердело деревянной маской. Мне аж страшно сделалось.
— Ну да…
— Идите за мной.
В дверях «можжевеловой» спальни близнецы встали, как вкопанные. Будто на стену наткнулись. Айталын укрыла Нюргуна двумя одеялами — одного не хватило — но все равно зрелище было не из приятных. Огромная лапища безвольно свисала до самого пола. Торчала желтая заскорузлая пятка. Мокрые волосы закрыли лицо. И храп, словно Нюргуна душили злые духи.
— Спит? — охнула Жаворонок.
— Спит.
— Давно?
— Четвертый день.
— Будить пробовали?
— Пробовали. Не просыпается.
— Водой обливали?
— Целое озеро извели.
— И что теперь делать?
Кюн с детской надеждой смотрел на Айталын.
— Не знаем. А кто знает?
— Наш отец! Он все знает!
Когда Жаворонок помянула отца, Зайчик скривился, как от оскомины.
— Эй, боотур! — Айталын повернулась к парню, уперла руки в бока. — Давай, выручай! Скачи за отцом! На него одна надежда. На него — и на тебя.
— Я… Я поеду!
— Молодец!
— Прямо сейчас! Поскачу! Ветром, стрелой!
— Мужчина! Защитник!
— У меня конь знаешь, какой быстрый? Я отца привезу! Он разбудит!
Попроси Кюна я — уперся бы рогом, бычок. Он на отца дуется, обиды копит. Уломал бы я Зайчика? Конечно, уломал бы, он парень славный, когда не бесится. Но попотеть бы пришлось — ой-боой! А тут раз, и готово!
Вот что значит — человек-женщина.
2
Трудно мне с женщинами
— Как в юрте, — говорит Жаворонок.
Я киваю:
— Ага.
Айталын молчит.
Мы сидим у меня в спальне. Пахнет сосной. Мы с Айталын — на полу, скрестив ноги; Жаворонок — тоже на полу. Мы уступили ей ложе, как почетной гостье, но дочь дяди Сарына присела на краешек, поерзала и слезла к нам.
В соседней спальне храпит Нюргун.
— В юрте тесно, — Айталын решает присоединиться к разговору. — В юрте воняет. В юрте горит очаг. Это разве очаг?
— Ага, — невпопад отвечаю я.
То, что я назвал очагом, а моя сестра — не очагом, выглядит как ребристый поднос из красной меди. На нем горит крохотный костерок из щепок. Костер соорудила Жаворонок. Света очаг, который не очаг, дает мало, тепла, считай, и вовсе не дает. Тепло нам не нужно. Лишний свет — тоже.
Мне нравится.
— Что ага? Что?! Ага ему…
Айталын злится. Бьет кулачком в ладонь:
— Я предлагала сесть на кухне. Нет, уперся: спальня, спальня…
— На кухне, — Жаворонок улыбается. Мне не нравится ее улыбка. Обычно нравится, а сегодня нет, — он бы не усидел. Извертелся бы вьюном. Все время бегал бы смотреть, спит ли его драгоценный Нюргун. Вдруг проснулся? Перевернулся? Обмочился?! А тут он сидит, как миленький. Отсюда он его чует.
Он — это я. Нет, он — это Нюргун.
Что-то я запутался.
— Чуял бы из кухни, — Айталын сама вроде костра на подносе. Слова Жаворонка — щепки, которые летят в пламя. — Я бы брусничника заварила, или дёмхеня[50]. Масло есть, сливки. Попили бы горяченького. Ну чего ты, чего? За Кюна переживаешь? Доедет твой Кюн, ничего с ним не станется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});