Сильные. Книга первая. Пленник железной горы - Генри Олди

Ты — это тоже я. Ну, для сестры.

— Я не переживаю. Что с ним, с боотуром, сделается?

— Что? — взвивается Жаворонок.

И с невообразимой высоты падает на меня клювастым, когтистым беркутом. Прошибает темя насквозь:

— Что сделается с моим братом? Да что угодно! Вылезет из-под земли адьярай, даст палицей по башке!

— Это Кюну? — меня берут сомнения. — По башке?

— А что? Обычное дело!

Кажется, меня передразнивают.

— За своего брата он трясьмя трясется! А за моего — не допросишься! Волк нас заешь, молния убей — ему плевать! Умри мы — на похороны не дозовемся! А еще жил у нас, мясо ел, молоко пил…

— Много выпил? — ядовито интересуется Айталын.

Во мне прячется мастер игры на хомусе. В груди? в животе? в пояснице?! Он дергает гибкий язычок, и хомус дребезжит, подвывает, повизгивает. Мешает расслабиться. Все хорошо, спокойно, тихо, но чудится, что рядом со мной полным ходом идет драка. Хрясь! тресь! бац! Драка идет без меня, и в то же время за меня — или из-за меня. Что я вам сделал, глупые девчонки? Чего вы грызетесь?

Дядя Сарын, приезжай побыстрее, а?

— Ты из-за брата не женился? — Жаворонок сегодня не в духе. Волосы падают ей на лицо, она отбрасывает их резким движением. — Из-за него, да?

— Из-за тебя, — огрызаюсь я.

Она замолкает. Она перестает дышать, а потом дышит часто-часто, словно я саданул ее под ложечку. Я уже жалею, что брякнул, не подумав.

— Из-за меня? — наконец спрашивает Жаворонок. — Почему?

Голос ее дрожит.

— Боюсь, — объясняю я. — Ты же кого угодно в могилу сведешь. Лесного деда, боотура, горный утес! Чурбан березовый! Я как представлю жену вроде тебя, так в пот бросает. В холодный, между прочим! А тут еще Айталын… Бр-р-р!

— Дурак!

Ну, это они обе. Хором.

— Врет, — говорит Айталын.

— Врет, — соглашается Жаворонок.

Девчонки тычут в меня пальцами, чтобы сразу было ясно, кто врет.

— Папа сказал, — Жаворонок откидывается спиной на край застеленного ложа. Умащивает затылок, глядит в потолок, словно там собрались все чудеса земли и небес, — что ты хочешь не просто жену. Ты хочешь жену-боотуршу. Чтобы Кузня и все такое. Они редкие, особенные. Их можно любить целую зиму напролет! Без перерыва! Ты ее еще не нашел, вот и ходишь холостой. Молчишь?

Я молчу.

— Ну, молчи, молчи.

Я молчу-молчу.

— А я все равно знаю. Понял?

Маленькая ты еще, шепчу я ей. Так шепчу, что никто не слышит. Что ты можешь знать о мужчинах и женщинах? А вот и знаю, отвечает она. Или я воображаю, что Жаворонок мне отвечает? Разговор без слов, настоящий или выдуманный, мне не нравится. Я умолкаю. Я вспоминаю. Это случилось шесть, нет, семь лет назад. Сестра Кустура сама зазвала меня в юрту. Кроме нее, там никого не было. Сама разделась, сама потянула меня на шкуры. Я не сопротивлялся. Смешно, правда? Я, боотур, не сопротивлялся. А сумел бы?! В висках лупили топоры: обухами, а вскоре — лезвиями. Я плохо соображал, что делаю. К счастью, у Кустуровой сестры имелся опыт. Сперва у меня получалось не очень, а потом — очень. Так очень, что она начала кричать. Я не остановился. Белый Владыка, как она кричала! Мне повезло: на крики прибежал Мюльдюн. Он стянул меня с несчастной, выпихнул из юрты, и мы подрались. В полсилы, недолго, потому что я быстро усох и начал думать головой, а не тем, что болтается между ногами. Повезло и Кустуровой сестре: она выжила. Даже замуж вышла, в следующем году. Детей, правда, нет, но тут уж я не виноват.

Или виноват?

Вечером папа объяснил мне: боотурам нельзя спать с обычными человеками-женщинами. То есть можно, конечно, если тебе нравится каждый раз хоронить обычных человеков-женщин. «Есть такие, кому нравится?» — спросил я. Папа кивнул. Это, вздохнул он, как драться с их братьями или отцами. Расширился, щелкнул по лбу — голова вдребезги. Кое-кому по душе, если легко и жестоко. Ты не из таких? Тогда тебе нужны другие женщины: из рода солнечных айыы или адьяраев — верхних, нижних, все равно.

«Они тоже расширяются? — спросил я. — Ну, когда мы спим вместе?»

Это сложно, ответил папа. Нет, они не расширяются. Они не позволяют тебе расшириться сверх меры. Мера — дело женщин; я имею в виду, наших женщин. Мы зависим от них больше, чем это кажется на первый взгляд. Если же мы хотим иметь потомство, мы зависим от них полностью.

Позднее я ложился с женщинами. Не стану хвастать, это случалось редко. И всегда — с нашими. Была даже одна адьярайша из верхних. Что она вытворяла! — приятно вспомнить. Если бы я соглашался ложиться с такими, как Кустурова сестра, я был бы удачливей в любовных играх. Обычные человеки-женщины тащили меня на шкуры чаще, чем это можно предположить. Думаете, они не представляли, кто я? Чем могут кончиться для них мои ласки? Представляли, и тем не менее… Они были уверены, что совладают со мной. Вернут в нужную меру. Справятся, возьмут верх над естеством боотура. Я до сих пор не выяснил, что это: глупость, самонадеянность, бешеный зов плоти — или что-то другое, о чем я даже понятия не имею?

Я простак. Слабак. Я ничего не смыслю в женщинах.

А вы?

— Ты правда хочешь жену-боотуршу?

Я молчу. Не отвечаю. Я кормлю костер с руки. Щепки летят в пламя, вспыхивают, стреляют искрами.

— Пойду спать, — Жаворонок встает.

Когда она уходит, Айталын наклоняется ко мне:

— Врушка!

— Я?

— При чем тут ты! Она врушка! Отец ничего ей не говорил!

— О чем он ей не говорил?

Я устал. Я хочу спать. День, два, месяц, как Нюргун. Спать и видеть сны. Не спорить с женщинами, не беспокоиться за брата, не участвовать в семейных склоках. Не так я представлял себе жизнь боотура, в особенности жизнь двух братьев-боотуров. Один спит, второй хочет спать. Отличная судьба!

— О твоей жене! О женщине-боотурше!

— Говорил, не говорил… Какая разница?

— Дурак! Вот же дурачина! Она тебе лжет, а тебе все равно? Ты думаешь, зачем она сюда приехала? Вот скажи, зачем?!

Мне все равно. Но Айталын упорствует:

— Зачем?!

— В гости.

— Она хотела остаться здесь! С тобой!

— Не болтай глупостей.

— Хотела! Хотела! И осталась бы, да я успела первой!

Айталын кашляет: подавилась шепотом. Моя сестра кричала бы, да боится, что дочь дяди Сарына услышит ее обвинения. Блики костра играют на ее разгоряченном лице. Тень Айталын пляшет на стене. Изгибается, вырастает до потолка.

— Она возненавидела меня, — хрипит Айталын. — Сразу, едва увидела!

— Не болтай глупостей, — повторяю я.

— Я сорвала ее замысел! Ее коварный замысел!