Братья Ждер - Михаил Садовяну

— Кто она?

— Грамота.

— Так я же тебе о том и толкую, братец Самойлэ. Оттого и пришло мне на ум, что нам надо заехать к отцу Никодиму. А что до архимандрита, так я глядел на него во все в глаза, а не видел каких-либо примет того, другого.

«Другим» был тот, чье имя они не смели произнести. Перекрестившись, охотники погнали лошадей. Их длинные тени скользили впереди на неспокойной глади пруда. Они спустились в Рэдэшенский овраг, поднялись на холм Хорбазы и с вершины увидели русло Молдовы. Тут и сделали привал.

Решив делить пополам все тяготы порученного им дела и не смея вынуть грамоту, они просто обменялись сумками. Договорились, что, переправившись через Молдову и свернув на тропку, ведущую к горе Плешу, они опять произведут обмен. Солнце скрылось за грядой туч. Резкими порывами задул холодный ветер.

Вершину Плешу окутали туманы. Кони резво поднимались в гору, стуча по камням некованными копытами. Еловая пуща шумела, словно горный поток. На пути им встретилось стадо ланей во главе с оленем. Они недвижно стояли на краю поляны, прислушиваясь к лесному шуму. Только когда неправдоподобно большие фигуры всадников очутились в пяти шагах от стада, олень фыркнул, тряхнул ветвистыми рогами и, прыгнув в сторону, исчез. Лани стремительно кинулись за ним.

После четырех часов пути они достигли стен монастыря. Звонили колокола. За речкой Немцишор в горах лил дождь. До вечера было еще далеко.

Речка совсем обмелела. Братья переправились вброд, там, где скудные воды уходили под землю, — на поверхность вода выходила гораздо ниже. Спеша под косыми струями дождя, настигшего их, они подъехали к келье отца Никодима.

— Может, застанем тут и Ионуца Черного, — заметил Самойлэ.

Онофрей развеселился, как человек, достигший наконец желанной гавани.

— Был бы ты потолковей, братец Самойлэ, да подсчитал бы на пальцах, — ответил он, — так не говорил бы таких слов. Сам знаешь, что еще не настала для него свободная неделя.

— Знаю. Но может же случиться.

— Случиться может одно: что мы не найдем отца Никодима.

— Типун тебе на язык!

Онофрей рассмеялся и хлопнул рукой по сумке.

— Теперь она ужо не кажется мне тяжелой. Опять полегчала.

Брат Герасим, тщедушный послушник, отпер ворота.

— Отец Никодим у себя?

— У себя.

Они спешились и поднялись на крыльцо. Кони сами отправились под навес. Брат Герасим последовал за ними, достал из переметных сумок торбы с ячменем и надел коням на головы. Ослабив обоим подпруги, он похлопывал их по крупу, пока они не ответили тихим ржаньем.

Перекрестившись, по обычаю, на святые образа, сыны старшины затем поклонились благочестивому монаху и, покашливая, уселись рядом на скамье. Это означало, что они желают спросить кое о чем, либо получить совет.

— Говорите, — улыбнулся отец Никодим, подходя к ним. — Что случилось? Беда какая? Вижу по глазам вашим. С отцом что случилось?

— Отец еще крепок, благодарение богу, — заверил его Онофрей. — Кони еще долго будут есть ячмень из его гроба. Сам знаешь, святой отец: вздумалось отцу сделать себе гроб; и пока до поры до времени поднял он его на чердак. А потом, как увидел, что смерть не спешит по его душу, спустил гроб и велел поставить его рядом с яслями в конюшне.

— Знаю. Только думаю, что вы хотите поговорить со мной о другом.

Онофрей почесал затылок. Взяв в руки кушму, лежавшую рядом, он внимательно осмотрел ее.

— Мы, стало быть, едем из государева замка, — произнес он наконец. — Отвезли туда несколько косуль и немного рыбы.

— Там тоже тряслась земля?

— Тоже. Что-то грохнуло в глубине земли. Все струхнули. А мы нет.

— Где уж вам струхнуть. Вас и господня сила не страшит.

Онофрей и Самойлэ застенчиво потупились. Потом Самойлэ объяснил:

— Другое заботит нас, святой отец. Ты как думаешь, батяня Онофрей? Показать или не показать грамоту отцу Никодиму?

— О какой грамоте речь?

— При нас государева грамота, написанная и запечатанная. Написал ее преосвященный архимандрит Амфилохие и приложил к ней государеву печать. И отдал ее нам в руки и повелел немедля доставить нашему пыркэлабу.

— А вы что?

— Едем в Нямецкую крепость. Грамота у нас.

Онофрей осторожно достал из сумки грамоту. Никодим взял ее, повертел в руках и вернул.

— Очень хорошо. Отвезите грамоту вашему пыркэлабу. Что вас тревожит? Или узнали что-нибудь?

— Ничего мы не знаем. Да вот думаем, как бы не было в ней худого.

— Я скажу вам, как надлежит поступить, — улыбнулся отец Никодим, подойдя к ним, и ласково потрепал каждого по голове. — Сперва съешьте хлеба и выпейте по кружке вина. Затем садитесь на коней, скачите прямо в крепость и отдайте грамоту пыркэлабу. А Ионуцу от меня передайте поклон.

В отношении хлеба и вина сыновья Кэлимана поступили в точности, как им велел монах. Что же касается грамоты, то тревога их не улеглась и сомнения остались.

Закутавшись в зипуны, они поскакали к крепости под дождем. Копыта коней разбрызгивали лужи на дороге. Лил частый дождь. Озана катила мутные волны. По мнению старшего, и следовательно более мудрого брата, Онофрея, надо было непременно заехать в отчий дом. У стариков убывают силы, зато обогащается разум. Надо спросить старика.

— Что ж, раз ты так говоришь, заедем, — согласился Самойлэ. — Еще успеем доехать до того, как тушат свечи и запирают ворота.

Старый Кэлиман был дома. Высунувшись наполовину из двери, он глядел на них, удивляясь торопливости, с которой они спешились. Такой прыти он не замечал за своими сынами. Чабаны — народ неторопливый, ум и то у них медлителен. А вот как только станут охотниками да свет повидают, при княжьих дворах побывают, появляется в них какая-то непонятная живость.

— Чур тебя, нечистая сила! Откуда пожаловали, сынки? Неужто успели съездить в замок и уже воротились?

— Съездили и воротились.

— Что ж, добро, коли хорошо съездили. А у меня тут вот какая незадача: с утра разболелся треклятый зуб. Видите, распухла щека. Только я собрался пойти в конюшню, где меня дожидается Шандру-коновал, — а тут вы подъехали. Этот зуб уже болел однажды, а я его тогда не вырвал. Теперь надо непременно вытащить его. Венгр — великий мастер зубы рвать; не успеешь мигнуть, а зуба во рту как не бывало. У вас что, есть ко мне разговор? По глазам вижу.

— Есть разговор, батя.

— Так говорите скорей, покуда боль приутихла. А то скоро опять начнет терзать, Эй, Шандру, погоди чуток! — крикнул он в открытую дверь. Затем вернулся в комнату. — Говорите скорей, а то опять начинается. Уже второй зуб приходится выдергивать. Знать, недолго мне вековать.

— Батя, — поспешил сообщить Самойлэ, — мы везем государеву грамоту.

— Что ж, позовем дьячка, пусть прочитает.

— Велено передать ее в руки пыркэлаба.

— Что же вы тут околачиваетесь? Езжайте к пыркэлабу. Чур тебя, нечистая сила! Идите, сынки, а то сил нет терпеть: ничего не поделаешь, придется обойтись восемнадцатью коренными зубами. Иду, иду! — крикнул он коновалу.

Оставшись один, сыновья старшины переглянулись и, спохватившись, поспешили к коням.

— Так и не добились толку, — подумал вслух Онофрей.

Когда они достигли крепости, в горах шумели потоки, катившие тяжелые камни. По Озане стремительно мчались пенистые волны. Дождь лил непрестанно. Над черной громадой Нямецкой крепости низко нависли тучи. В угасающем свете дня братья поднялись к воротам. Стражи, узнав их, опустили мост.

— Может, пыркэлаба и нет в крепости, — снова подумал вслух Онофрей.

Но служители сообщили, что пыркэлаб в крепости.

— Тогда остается еще только одно, — заметил Самойлэ.

— Что там еще остается? Ничего не остается.

— Остается еще одно: зайти сперва к нашему приятелю. Послушаем, что он нам скажет. А уж потом — будь господня воля.

— Ничего умнее ты сегодня еще не говорил, братец Самойлэ, — заявил Круши-Камень.

Ионуц Черный сидел в комнате со своим татарином. Его каштановые кудри успели отрасти, но были короче и темнее прежнего. И кунья метка у левого виска потемнела, усы стали гуще. Но мужества в лице недоставало: глаза по-прежнему были детскими.

Татарин точил о камень кинжал. Тут же дожидалась очереди сабля Ионуца. Мгла, застилавшая небо, была так непроницаема, что пришлось поставить светец рядом с точильным камнем.

— А вот и наши! — весело проговорил Маленький Ждер, соскакивая с дивана. — Быстро воротились! Отчего бы? Уж не погиб ли кто-нибудь в Сучаве во время землетрясения?

— Нет, — с сожалением ответил Онофрей.

— Что с тобой, милый человек? Уж не стряслось ли что-нибудь в дороге?

— Нет.

— В чем же дело, Самойлэ? Отчего так рычит твой братец? Может, оголодал? Вон тут сало, хлеб, чеснок. Я знаю, это его любимая закуска: положит ломоть сала на ломоть хлеба, а сверху зубчик чеснока. И не успеешь глазом моргнуть, он уже все проглотил. А потом ему хочется пить. А вина у нас нет.