Братья Ждер - Михаил Садовяну

«Сдается мне, матушка-то права, — подумал про себя Ионуц. — Статочное ли это дело — говорить, что нет краше такого имени…»

— Сидела она на диване такая строгая, — продолжал Симион с улыбкой, словно видел ее наяву перед собой. — Сидела, чинно сложив ручки на коленях. То и дело перебирала пальцами. А на меня не глядела и слова не молвила. Но как только боярыни удалились, она неторопливо поднялась, прошла мимо стариков, беседовавших за чарою, и, дойдя до открытой двери, спросила меня, что там виднеется у самого леса под заходящим солнцем.

Я подошел к ней и ответил:

— То господарев конский завод. Там находится кобылы с жеребятами и знаменитые княжеские жеребцы.

Она слушала меня, а сама незаметно отходила в тень дикой виноградной лозы, обвившей галерею. Мы остались вдвоем, и тут только я понял, до чего же она сообразительная. Времени терять нельзя было — боярыни могли сразу же явиться за нами. Хотел я сказать ей что-то, да слов не находил. А она сразу показала мне, что никаких слов и не нужно. Придвинулась ко мне и положила голову мне на грудь. Я обомлел, закрыл глаза. Возможно, конюшиха и права: что-то кольнуло меня в сердце. Обнял я ее, а она подняла ко мне уста, словно хотела вскрикнуть, но тут же притихла, покорилась. Когда я захотел поцеловать ее во второй раз, она выскользнула из моих рук. Потом отступила на крыльцо, вошла в комнату и присела на диван, скромно опустив глаза, точно ангел божий.

Поняв, какой огонь пожирает меня, я пустился бегом без шапки к лесу, чтобы остудить голову и все обдумать. Только ни головы я не остудил, ни придумать ничего не смог. Вернулся я уже в сумерки. Матушка велела зажечь свечи и снова накрыть на стол.

Конюший Симион смолк.

— А что же дальше? — настаивал Маленький Ждер.

— Дальше ничего.

— Когда все это случилось? Ты мне об этом ничего не говорил.

— Недавно случилось. Нынче летом. Ты летом приезжал один раз в Тимиш. Но тогда я еще крепился. А теперь кончено. Поток уносит меня.

— Ничего, батяня. Увидишь ее опять — успокоишься.

— Я с тех пор и впрямь не видел ее. Но раз государь зовет меня в Сучаву, то я, конечно, постараюсь найти ее. Усадьба боярина Яцко недалеко от крепости. Только бы не оказалось все наваждением, игрой злого духа, как уверяет матушка. Теперь она стала прятать мне в одежду наговорные травы. Пана Кира мастерица отводить чары, особливо любовные. Только не верю я им, не хочу, чтобы надо мной шептали. У меня своя голова на плечах.

Некоторое время братья молчали, глядя в открытую дверь. Солнце осилило непогоду, рассеяло мглу и теперь озаряло ярким светом тимишские угодья. Печальные воспоминания, горькие сожаления завладели на мгновенье душой Ионуца. Но он тут же опомнился, тряхнул кудрями. То же сделал и конюший Симион. Тут во дворе раздался голос старого Маноле. У дверей стоял Лазэр Питэрел.

— Теперь мы со стариком помирились, — сказал Симион Маленькому Ждеру. — Он держит мою сторону. Торопит со свадьбой, покуда еще в силах плясать. А матушка — ни в какую!

Братья вышли на залитый солнцем двор. Конюший Маноле так и не успел слезть с коня. Ионуц забрался к нему наверх, обнял, расцеловал.

— Скачи в усадьбу, — велел старик, освобождаясь из его объятий. — Конюшиха ждет тебя не дождется, чтобы наказать за все твои проделки. Как я понял, государь зовет к себе в Сучаву конюшего Симиона. Добрая весть. Но боярыне Илисафте она не по вкусу. Чем старше моя боярыня становится, тем больше привередничает. Не иначе — пришла охота помолодеть. Да это невозможно. Ты еще здесь?

— Скачу сей же час, честной конюший и дорогой родитель. Вот дождусь только батяни Симиона.

— Оставь его. Посоветоваться мне надобно с ним насчет здешних дел. А потом он возьмет коней, поклажу, слугу и спустится в низину.

Конюший Симион слушал, уронив голову, — он покорно отдавался на волю судьбы.

Маленький Ждер вскочил на коня и поскакал в усадьбу. На заднем крыльце в нос ему ударил аромат жареной курятины. Не успел он просунуть голову в дверь, как очутился в объятиях старой боярыни.

— Ну ка, говори, злодей ты эдакий, — накинулась на него конюшиха, — как ты осмелился свернуть в сторону и не явиться сперва сюда, к матери?

— Маманя, родненькая, побей меня, а потом выслушай. Я торопился передать батяне Симиону государево повеление.

— Слышала. Ступай за мной. Небось голоден? Но я веду тебя в эту комнату не для того, чтобы накормить, а хочу присесть. С некоторых пор ноют у меня ноги. Вот уж две недели, как не сплю по ночам. И в толк не возьму, что делать, сыночек. Позвала отца Драгомира читать молитвы. Заставила пану Киру творить наговоры, а проку никакого. Доживу до успения, так непременно отправлюсь в святой Негуренский скит. Там есть чудотворная икона, исцеляющая ломоту в ногах.

— Маманя, — проговорил Ионуц, улучив мгновение, когда она переводила дыхание, — как быть с батяней Симионом?

Конюшиха Илисафта вздрогнула и заерзала на диване, точно сидела на угольях.

— Он сказал тебе? Что он тебе сказал?

— Сказал, что любит дочку боярина Яцко.

— А я скажу тебе, родненький, что тут другое. Тут хворь, и название ей «куриная слепота». Разве он не видит, что девка не толще пальца? Обнять нечего! Волосы конопляные, щеки конопатые. Что он в ней нашел? Горе мне! Сколько забот и печали с этим сыном! Тут колдовство — любому видно: она дала ему приворотное зелье, либо прицепила к одежде коготь летучей мыши. Уж нам-то известно, как это делается. Теперь мы стараемся вызволить его, да не знаю, как добиться толку.

— Сам выздоровеет, как только она станет его женой.

— Что ты, мой батюшка! Возможно ли? Говоришь, словно дитя несмышленое. Мало того что уродлива. Тут, скажу я тебе, много и других причин. Начну хотя бы с того, что Яцко Худич — чужеземец, из новых бояр государевых. Кажись, он армянин, из тех, что приехали с Украины. Разбогател на торговле в польских землях, служил верой Штефану-водэ и дал ему в долг в тяжкую для него годину двенадцать тысяч немецких талеров. Теперь он получил свой долг сполна и с немалым прибытком. Денег у него куры не клюют… Да будь у него все сокровища земные — все равно он был и остается еретиком, Ариевым единоверцем. Хоть он и отрекся от греховной ереси и сучавский митрополит крестил его в православную веру, а все же разумно деды наши говорили: кафтан-то новый, да дыры старые. Так что эта Марушка, помимо прочих изъянов, еще и дочь армянина. Поговаривают, что она вовсе и не его дочь. Будто матушка ее по роду малороссиянка и вышла уже вдовой за Яцко и принесла ему эту дочь. Во всем остальном боярин Яцко — человек добрый и справедливый. Из любви к боярыне Анне удочерил он девочку и оказался отцом получше того, кто бросил ее вместе с матерью и оставил без призора. То был скиталец, погибший в турецкой земле. Теперь уж никто о нем ничего не ведает. Вот я тебя и спрашиваю: мыслимое ли это дело породниться с девушкой малороссийского, да еще низкого рода? Хоть бы ты, сыночек мой, помог мне разобраться. Сама я уже не в силах. Если она дочь Худича — нельзя. Если она не его дочь — тоже нельзя. Господи, владыка небесный, говорю я про себя, трудны и запуганы наши пути на этом свете! Только на том свете ждет нас праведный путь. Немало повинен во всем этом и преславный господарь наш Штефан, допустивший в свою раду пришлых вельмож. Теперь Яцко Худич — боярин в Молдове и владеет самыми большими пасеками. А раньше был простым армянским купцом. Худича князь Штефан пригрел, всячески потакает ему, а вот исконных бояр наших обидел. Иным даже головы снес. Другие от печали сникли. Так случилось с бедным пыркэлабом Албу, которого пришлось мне оплакивать. Тяжкая доля выпала молдавским высокородным боярам и вельможам. Штефан не прощает, не щадит их, хотя ими-то и держалось государство, когда князей сдувало, словно ветром. Слышала я, как вздыхает родовитая знать: покоряемся, мол, ибо князя страшимся, но вздыхаем о прежних временах, когда все было в нашей власти. Так что же скажут наши исконные бояре, услышав, что старший сын конюшего Маноле породнился с пришлым арианцем? Невозможное это дело, сыночек. Я уж велела нане Кире сделать все, что положено. А если не поможет ворожба, так захвачу с собой наговоренные восковые свечи и отправлюсь к иконе пречистой богородицы в Негуренском скиту. Спадет пелена с глаз Симиона, и он сам удивится, как это Марушка могла ему понравиться. Ты-то знаешь ее? Видел когда-нибудь?

— Не видел, маманя, и слышать о ней слышу впервые. Только знаю, что все, что ты говоришь, чистая правда. И зовут-то ее как-то не по-людски — Марушкой!

— Господь с ним, с именем! Давным-давно и у господаря Штефана была зазноба с тем же именем. Была бы девка хоть пригожа — в мать, в боярыню Анку. А то глядишь на нее и только диву даешься. Да что говорить! Все на этом свете удивления достойно. Коли дойдут мои молитвы до пресвятой богородицы и брат твой обретет покой, а ноги мои перестанут ныть, я непременно поеду в Сучаву, посоветоваться кое с кем из старых боярынь. Загляну и на подворье боярина Яцко. А коли тут замешана некая тайна, я уж непременно ее раскрою.